Книга несчастных случаев - Чак Вендиг

с собой фонарик. Но я уронил его, когда свод обрушился. В нем разбилась лампочка.

– Нам нужно вернуться назад – может быть, сможем его найти. И починить.

– Починить фонарик невозможно, Оливер, поверь мне. В любом случае…

– А что насчет телефона?

Но Элай оставил его вопрос без ответа.

– Все дело в таких авариях, как обрушения свода, – это что нередко они становятся следствием многих маленьких ошибок. А дальше начинается каскадный эффект. Ты знаешь, что такое каскадный эффект? Все системы сложно устроены; строение земли и камня представляет собой взаимосвязь молекул и кристаллов, которые притягивают и отталкивают друг друга, и при этом накапливаются незначительные изъяны. Шахтеры пробивают породу, тем самым вторгаясь в землю, создавая все эти точки потенциальных аварий. Они привносят в систему уязвимости. А уязвимые предметы ломаются. Тебе что-нибудь известно об энтропии, Оливер?

– Нет, – уныло ответил тот, потому что не хотел это обсуждать.

Ему не было никакого дела до того, о чем говорил этот человек; его занимало лишь то, как выбраться отсюда. Элай продолжал распространяться об энтропии – как все вещи постоянно стремятся сломаться или что там, – а Оливер думал только о том, остался ли у незнакомца телефон и существует ли хоть какая-то вероятность того, что он действительно слышал голос отца, и что будет, если они случайно на него наткнутся. Определенно, отец каким-то образом попал сюда. Можно ли будет тогда найти выход? Оливер подумал было позвать отца, однако решил этого не делать. Сами смогут. Отец им не нужен. Оливер не хотел его видеть. Поэтому он молчал, и они двигались дальше, ища, как выбраться из-под земли.

* * *

И снова время начало расплываться. Казалось, физическая реальность попеременно то сжималась, наполняя Оливера сокрушающей клаустрофобией, то, наоборот, превращалась в бескрайнюю пустоту густого мрака. У него болело все. Ребра ныли, ссадины затягивались, однако от ходьбы то и дело открывались и начинали снова кровоточить. Оливер и Элай нашли в вагонетке мертвеца, от которого остались лишь череп и кости, обтянутые истлевшей одеждой. В черепе зияла дыра, проделанная острым предметом. Это открытие вызвало у Оливера слезы, но Элай только хихикнул, словно это была какая-то шутка, хотя Оливер ничего смешного в этом не увидел. Ничего смешного не было и в том, что сразу за вагонеткой с мертвецом рельсы оборвались. Тут Элай снова рассмеялся. Постучав по завалу, он сказал: «Тук-тук! Есть кто живой?» Однако затем, увидев, что Оливер не собирается ему подыгрывать и лишь расплакался сильнее, Элай продолжал, изображая диалог: «Кто там?» – «Малыш Уголек». – «Какой еще Уголек?» – «Тот, который из угольной шахты!» Потом разразился хохотом и скрылся в темноте. Оливеру больше не хотелось быть вместе с ним, но еще меньше хотелось остаться одному, поэтому он поспешил следом. Потому что какой был выбор?

* * *

Они бродили по подземным тоннелям. Сначала в одном направлении, затем в другом. Паника волнами прибоя накатывалась на Оливера. Он думал: «Мы забыли про правило следовать вдоль правой стены», что вселяло чувство потерянности и безнадежности. Но затем паника откатывала обратно в море, оставляя его подобно кукле, выброшенной на берег. Элаю хотелось непрерывно говорить, он спрашивал у Оливера, кто он такой, откуда, кто его родители, но тот не отвечал. Боялся ответить. Поэтому молчал. Ничего не говорил. Шел дальше. И дальше. И дальше.

* * *

Оливера мучил голод, однако есть было нечего. Элай сказал, что можно пить воду, стекающую по стенам, воду, которая просачивалась с поверхности земли, и так они и поступали. Вода была горькой, с привкусом извести, и трудно было собрать ее столько, чтобы утолить жажду, и все-таки это хоть как-то помогало. Однако Оливер очень устал. Изнурение оттягивало конечности тяжелыми якорями, и он спросил, можно ли немного передохнуть. «Чудесно, чудесно!» – раздраженно пробормотал Элай и остановился, нетерпеливо пыхтя, а Оливер сполз по стене и свернулся в комок, словно куча старой одежды. Проваливаясь в сон, он услышал удаляющиеся шаги Элая и захотел очнуться и крикнуть, чтобы тот вернулся, но усталость уже тащила его в далекие просторы.

* * *

Вздрогнув, Оливер проснулся и сразу же заплакал. Его плач гулкими отголосками разнесся по тоннелю, уходя в темноту.

Он сразу же понял, что остался один.

Оливер уселся. Тело протестующе заныло, откликаясь болью. Оливер застонал, стараясь сдержать слезы.

– Элай! – крикнул он. – Элай!

Ни звука шагов. Ни ответа. Ничего.

В желудке сжался тугой комок тошноты и голода.

И как он ни старался, снова расплакался. На этот раз не те сотрясающие тело рыдания, что прежде, – теперь Оливер плакал тихо, беззвучно, и слезы щекотали ему щеки лапками маленьких пауков.

Вдруг прямо у него над ухом раздался громкий шепот:

– Оливер!

Оливер вскрикнул, непроизвольно отпрянул прочь…

Голос Элая. Но как он мог здесь появиться? Оливер не слышал, как он подошел. Никаких звуков, никакого движения, никаких изменений в тишине, сообщивших о возвращении Элая, – однако тот стоял рядом, склонившись к Оливеру.

– Элай? – спросил тот.

– Он самый. Я кое-что нашел.

– Где… где вы были, куда вы ушли? Каким образом вы…

– Смотри, смотри, смотри! – быстро произнес Элай. И вдруг…

Свет!

Оливер вынужден был прищуриться – хотя свет и не был ярким, ему показалось, будто он смотрит на солнце. Пришлось закрыть глаза, оставив узенькие щелки, и все равно ослепительное сияние заполнило все вокруг.

Но постепенно глаза привыкли к свету. И тогда он разглядел его источник: маленькую старинную лампу. Похожую на чайничек со стеклом спереди, – но за стеклом была не лампочка, а крохотный огонек. Пляшущий подобно посаженной в клетку фее.

Насмотревшись на источник света, Оливер наконец посмотрел на того, кто его держал. И впервые увидел Элая Вассаго.

Маленькие черные глазки, устроившиеся на бледном лице. Слишком бледном. Белом как кость. Маленькие круглые очки восседали на кривом носу, похожем на гвоздодер, на самом кончике, так далеко, что, казалось, собирались спрыгнуть с него и покончить с собой. Волосы у Элая были темные, а рот окружала растительность, словно нарисованная в спешке, черная, редкая. Вид у него был растрепанный и осунувшийся.

– Извини, что так выгляжу, – сказал он. – Пришлось одолжить лицо у первого встречного. – Элай рассмеялся, однако Оливер не понял его шутку, совсем не понял. – Это карбидная лампа, – продолжал он, словно стремясь как можно скорее оставить позади неудачный юмор. – Вода медленно капает на шарик карбида кальция, и выделяется газ ацетилен, который горит вот в этом тоненьком фитиле. Если не ошибаюсь, это лампа середины двадцатого века.

– Каким образом она до