Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести - Владимир Маркович Санин

class="p1">— Мирный… Молодёжная… Новолазаревская… — Гаранин мельком поглядывал на списки. — Бывшие восточники есть?.. Так, в Мирный главным врачом экспедиции идёт Саша Бармин…

— Не верь глазам своим, Андрей, на Восток пойдёт Саша! Только он ещё этого не подозревает.

— Ты говорил с ним?

— По телефону, и то ограничился лирическими воспоминаниями. Ждал твоей санкции.

— Так нам Шумилин и отдаст Бармина, — усомнился Гаранин.

— А Свешников? Лично из августейших рук получил картбланш: на Восток с любой станции!

— Тогда другое дело. — Гаранин повеселел. — Тогда мы их сейчас пощипаем.

Семёнов, улыбаясь, смотрел на Гаранина, на душе было легко и спокойно. А ведь часа не прошло, как он обрушил на Андрея новость, от которой любой другой закрутился бы в спираль. До чего хорошо, что на свете есть Андрей.

— Всего нас будет шестнадцать, — сказал Семёнов. — Но сначала определим первую пятёрку. Пока не запустим дизеля, остальным делать на станции нечего.

— Ты, да я, да Бармин — трое, — подсказал Гаранин. — И ещё два механика — привести в порядок дизеля. А за радиста сработаешь сам — тряхнёшь стариной.

— Старшим механиком предлагаю Дугина.

— Так у него же был перелом, — напомнил Гаранин.

— Виделись вчера, козлом скачет. — Чувствуя, что Дугина придётся отстаивать, Семёнов заговорил с излишней бойкостью. — Про тебя спрашивал, велел кланяться.

— Ну, это ты выдумал, — усмехнулся Гаранин. — И не делай такое честное лицо, всё равно не поверю: твой дружок, а не мой. Ты очень хочешь его взять?

— А почему бы нет? Восток знает, дизелист первоклассный да и силой бог не обидел.

— Само совершенство, — подытожил Гаранин. — Идеал, хоть в книжку вставляй.

— А что ты против него имеешь?

— Уж очень тебя уважает. Ну, просто влюблёнными глазами смотрит!

— Ревнуешь?

— Этого ещё не хватало! — возмутился Гаранин. — Тоже мне ещё нашлась Дездемона… Ладно, Дугина я тебе уступаю. Но прошу записать в протокол: без восторгов.

— Тогда отпадает, не берём.

— Да шучу, шучу. Годится твой Женька. А кого вторым механиком?

— На Молодёжную идёт Пичугин, — глядя в список, выжидательно произнёс Семёнов.

— Пусть там и остаётся, — решительно возразил Гаранин. — Ты меня удивляешь. Снова брать его на Восток, да ещё в первую пятёрку?

— Проверка памяти. — Семёнов улыбнулся. — Конечно, отпадает.

А с Пичугиным произошла такая история. В первую зимовку на Восток стремились попасть многие: уж очень почётной была она в глазах полярников — первая зимовка в самой глубине ледового материка. Отбирали самых, казалось, надёжных, лучших из лучших, а случилась осечка. Никто ещё не зимовал на куполе Антарктиды на такой высоте — три с половиной километра над уровнем моря, и редко кто брал на себя смелость предсказать, что ждёт людей на Востоке в полярную ночь. И вдруг зашелестел, пронёсся слушок, что теоретически морозы в этом районе возможны совсем уж неслыханные, градусов под сто двадцать ниже нуля. Люди забеспокоились, зашушукались по углам: слава, почёт — вещи приятные, а не покойникам ли достанутся? Тогда Семёнов объявил: пока самолёты ещё летают — решайтесь, паникёры мне на станции не нужны. Полярники — народ самолюбивый, позориться никто не захотел, и разговоры прекратились. И тут двое начали кашлять. Не просились обратно, не намекали даже, а просто кашляли — надрывно и мучительно, днём и ночью. Бармин осмотрел их, лёгкие в порядке; бронхи — раздражены, конечно, но и у других не лучше: воздух здесь сухой, во рту как песком посыпано. Позорить этих двух Семёнов не стал, отправил в Мирный по болезни и заменил двумя добровольцами. Одним из кашлявших и был Пичугин. Спустя несколько лет он всё-таки прозимовал на Востоке, да и на другие станции его охотно брали, но парень он был неглупый и к Семёнову ни разу не просился.

— Может, Сагайдака с Молодёжной взять? — предложил Гаранин. — Дизелист никак не хуже Дугина, бывший штангист, да и отзываются о нём неплохо.

Семёнов задумался. Сагайдака он знал, ничего предосудительного за ним не числилось. И всё-таки что-то мешало без раздумий принять эту вроде бы подходящую кандидатуру, что-то мешало…

— С изъяном твой Сагайдак! — вспомнил Семёнов. — Не хочу ему прощать того тюленя.

Может, спорным был тот случай, немногие бы придали ему значение, но при отборе в первую пятёрку следовало учитывать всё. В одну из первых экспедиций товарищи застали Сагайдака на припае за странным занятием: преградив тюленю путь к воде, он пинал его, неповоротливого и беспомощного на льду, ногами и хлестал ремнём. На недоуменный вопрос, зачем он это делает, Сагайдак ответил, что просто так, от скуки. Заступники позволили тюленю плюхнуться в разводье, а про случай тот поговорили и забыли…

— Правильно, с изъяном, — согласился Гаранин. — Послушай, Сергей, у меня есть совершенно неожиданное предложение.

— Ну?

— Только не отвергай с ходу, подумай: Веня Филатов!.. Ну, вот, я ведь просил тебя подумать!

Семёнов отрицательно покачал головой.

— Во-первых, мы с ним не зимовали. Во-вторых, говорят, вспыльчивый и склочный.

— Кто говорит?

— Не помню. — Семёнов пожал плечами. — А с чего это ты вдруг?

— Честно говоря, совсем не вдруг, я с самого начала о нем думал, — признался Гаранин. — Просто ждал, что найдётся кто-то более знакомый и проверенный в деле. А теперь вижу, что вряд ли найдётся. Покровский и Уткин сразу же после дрейфа на новую зимовку не пойдут, они не такие ослы, как мы с тобой, да и жёны их не пустят. Тимофеев только неделю назад прилетел на нашу Льдину, забирать его оттуда — рука не поднимется. Пичугин, Сагайдак отпадают, фамилии остальных, кто в списках, мне вовсе не знакомы. А про Филатова действительно разное говорят. Но обрати внимание: или очень хвалят, или от души ругают.

— Чего же здесь хорошего?

— В таких случаях я люблю разбираться: кто хвалит, а кто ругает.

— Ну и разобрался?

— Да. Его любит Бармин и терпеть не может Макухин.

— Это уже кое-что… А от себя что можешь сказать?

— Они, как ты знаешь, дрейфовали вместе, мы же их меняли… — задумчиво продолжал Гаранин. — Тебе-то было некогда, ты принимал у Макухина станцию, а я две недели жил в одном домике с Филатовым. И он мне понравился.

— Чем?

— Он бывал вспыльчив и груб…

— Начало многообещающее, — усмехнулся Семёнов.

— С Макухиным, — Гаранин пропустил реплику мимо ушей, — и с его свитой. Своенравен, упрям, дерзок на язык…

— Тоже неплохой набор.

— По молодости — ему двадцать три года. И при всём этом абсолютно, предельно честен. Ни грамма фальши.

— А работник?

— Вспомни, какую дизельную получил от него твой любимый Дугин.

— Неплохую, — кивнул Семёнов. — Действительно ругал его Макухин. Да ещё как!.. Ты ручаешься за Филатова?

— Пожалуй, да.

— Тогда зови,