Кропоткин - Вячеслав Маркин

Именно тогда им было принято решение, круто изменившее всю жизнь, но благодаря которому его так торжественно готовятся встретить в столице. О его предстоящем приезде пишут все газеты; уже опубликовано его открытое обращение к русскому обществу, в котором говорилось: «Трудно выразить словами чувства, переживаемые нами при возвращении на родину после долгих лет изгнания. Еще труднее выразить счастье возвращения в обновленную, свободную Россию, — не по милости монарха, а по воле русского народа…»

Поезд с большим опозданием прибыл на пограничную станцию Белоостров. Во время недолгой стоянки Кропоткин обращается с речью к собравшимся на перроне, стоя в дверях вагона. В ту же ночь, в 2 часа 30 минут 14 июля, он вместе с другими приехавшими был уже на Финляндском вокзале Петербурга. Офицеры Семеновского полка, взявшись за руки, образовали ограждение вокруг приехавших, провели их на привокзальную площадь. Площадь заполняла огромная толпа (газеты писали, что пришло 60 тысяч человек), оркестр играл «Марсельезу», ставшую теперь гимном новой России.

Встретить Кропоткина пришли министры Временного правительства, среди них — будущий его председатель А. Ф. Керенский. С ним Кропоткин не был знаком, но волею судеб адвокату Керенскому, возглавлявшему комиссию по расследованию обстоятельств Ленского расстрела в 1912 году, довелось побывать в тех местах, откуда началась Олёкминско-Витимская экспедиция Кропоткина. Пришел также старый друг Петра Алексеевича Николай Чайковский, уже несколько лет живший в России и занимавшийся организацией кооперативного движения, избранный председателем старейшего в России независимого от государства Вольного экономического общества.

На другой день после встречи Петр Алексеевич писал в дневнике: «Приехал в Петроград 1/14 июня в 2 ч. ночи. Толпа в 60 000. Саша, племянницы Поливановы… Катя приехала уже в Белоостров. Почетный караул от семеновцев. Так и не добрался до него… Когда я вышел, меня безусловно чуть не раздавили. Саша едва упросила оркестр семеновцев замолчать… Офицеры хотели нести меня на руках. Я отказался. Соню чуть не растоптали. Тогда 8 офицеров… схватясь руками, окружили меня кольцом… с невероятными усилиями пробивались сквозь колышащуюся толпу. Пробились не к караулу, а к зале, где меня ждали Керенский и несколько] других министров и Н. В. Чайковский. Приветственные речи. Коротко ответил. В 3 часа ночи добрались до автомобиля». А вот что писала в мемуарах уже упоминавшаяся племянница Кропоткина Екатерина Половцева: «Стояли белые петербургские ночи. При слабом свете утра выстроились шпалерами войска с знаменами и плакатами… В 1 ч. ночи дрожащим от волнения голосом П. А. благодарил за оказываемую ему встречу, стоя на ступени вагона. От Белоострова до Петрограда купе 2 класса было переполнено репортерами и друзьями, теребившими Петра Алексеевича. В Петроград поезд пришел в 2 ч. 30 м. утра… На дебаркадере были… министры, дамы, подносившие П. А. цветы, анархические черные знамена, а на площади стояла многотысячная толпа».

В Петрограде Половцева первое время исполняла обязанности секретаря Петра Алексеевича. «К нам ездила масса людей, — вспоминала она. — Мое дело было у телефона. Я принимала все записи, и через меня с посетителями велись разговоры о часах свиданий. Ездили люди всевозможных сортов. Здесь перебывали и бабушка Бр[ешко]-Бр[еш-ковская], и Керенский, и Савинков, и др[угие], министры и т. д.». Петр Алексеевич поселился в квартире дочери Александры на Рыночной улице. Сразу же его начали осаждать репортеры, одному из которых он сказал: «Я всецело в распоряжении родины. Я стар, но работать хочу и по мере моих сил работать буду…»

В газетах Кропоткина называли то «серебряным князем», то «дедушкой русской революции» (его давняя знакомая Екатерина Брешко-Брешковская, соответственно, была «бабушкой»). Популярный журнал «Нива» поместил его портрет на обложке с такой подписью: «Старейший из мучеников русской революции. Более половины жизни истинный борец за свободу провел в изгнании. Теперь, спустя сорок лет после своего бегства из заключения, П. А. Кропоткин вернулся на родину, чтобы стать в ряды созидателей новой жизни России».

Возвращение Кропоткина в Россию сопровождалось целым вихрем публикаций его работ. В одном только 1917 году их напечатано более шестидесяти. Выходили они в разных городах России (в Москве, Харькове, Кронштадте, Ростове-на-Дону, Екатеринославе, Одессе, Петрограде, Иркутске, Ташкенте, Красноярске, Киеве, Елизаветграде). В основном печатались переводы на русский его старых статей и книг, которые прежде не появлялись в России. Многие из них вышли под редакцией автора, с вновь написанными предисловиями и примечаниями. Но было и несколько новых — например, брошюра «Анархия и ее место в социалистической эволюции», впервые напечатанная в 1917 году частной типографией в Дмитрове, а также «Что такое анархия?», «Идеал в революции», «Аграрный вопрос», «Политические права», ряд статей в «Вестнике общества сближения с Англией»…

Он участвует в митингах рабочих, матросов, офицеров, учителей. Первое выступление — перед уходящими на фронт выпускниками Академии Генерального штаба. Оно посвящено необходимости ведения войны до победного конца. Кропоткину казалось чрезвычайно важным не допустить распространения в народе очень опасной «психологии побежденной страны». Об этой опасности он предупреждал еще в своих «письмах о текущих событиях». Свершившаяся революция обострила положение. Ведь так же было и во время Великой революции во Франции: страна терпела поражение все от тех же немцев, и на гребне революции к власти пришел незаметный поначалу корсиканец Наполеон Бонапарт. Предотвратить назревавшую в России гражданскую войну можно было, по мнению Кропоткина, лишь сосредоточив все силы в борьбе с внешним врагом, оккупировавшим часть территории страны. Путь к освобождению не может быть проложен через болото национального унижения, вызванного подчинением военной силе. Интуитивно он чувствовал, что ослабление отпора внешнему насилию компенсируется усилением насилия внутри страны.

Спасаясь от осаждавших его репортеров, Кропоткин с женой и дочерью переехал в особняк на Каменном острове, предоставленный в его распоряжение голландским послом. В этот дом пришло однажды письмо от Керенского: перед отъездом на фронт ему хотелось бы встретиться с Петром Алексеевичем. Сохранился ответ на письмо, написанный на обороте визитной карточки министра-председателя: «Глубоко сожалею, многоуважаемый Александр Федорович, что не могу приехать пожать Вам руку. Когда Вы вернетесь, непременно приду к вам».

По возвращении Керенский сам заехал к Кропоткину и предложил ему войти в правительство, вплоть до того, чтобы занять пост его председателя. Кропоткин решительно отказывается: анархист не может входить в правительство. Утверждалось даже (точных свидетельств не сохранилось), что он сопроводил свой отказ словами: «Считаю ремесло чистильщика сапог более честным и полезным, чем должность министра». Тогда лидер демократической России предложил ему поехать послом в Англию, так хорошо ему знакомую. Но и от этого предложения Кропоткин отказался. Как и от предоставленного в его распоряжение для поездок на митинги личного автомобиля Керенского. При этом он сказал, обращаясь к дочери: «Нет, уж мы лучше на извозчике…»[84].

Александра Кропоткина в те годы была довольно хорошо известна в культурных кругах Петрограда. А. А. Блок посвятил ей, «рюриковне», шутливое стихотворение, записав его на одной из страниц семейного альбома К. И. Чуковского. Позже она занималась переводами, а после смерти отца уехала в Англию, где вышла замуж за известного журналиста Лоримера Хаммонда. Умерла Александра Петровна в 1966 году в Нью-Йорке. А в 1917-м она входила в состав норвежско-российской группы по организации помощи военнопленным и выдачи им «нансеновских паспортов». Ее отец сочувствовал этой инициативе знаменитого норвежца Фритьофа Нансена, героической экспедиции которого в Арктике посвятил статью в журнале «Nature».

Любопытно, что Нансену, сыгравшему большую роль в своеобразной норвежской революции, в результате которой страна разорвала унию со Швецией и стала независимой, предложили стать королем Норвегии, но он отказался, сказав: «Власть — не мое дело». Но, в отличие от Кропоткина, в Англию послом поехал — для молодого государства очень важно было наладить контакты со странами Запада. Да, оба они были совершенно неповторимыми, уникальными личностями. И все же их объединяло то, что оба были великими гуманистами. Нансен, будучи прославленным ученым и путешественником, на время оставил науку, почувствовав необходимость отдать все силы служению обществу, решению его проблем. После Первой мировой войны он стал известен миру не только своими героическими полярными походами и научными трудами, но и «нансеновскими паспортами» для военнопленных и беженцев, а также борьбой за оказание помощи голодающим в Советской России, куда он, первый лауреат Нобелевской премии мира, неоднократно приезжал. Кропоткин и Нансен встречались в Эдинбурге, где их познакомил шотландский географ Патрик Геддес.