Ведьмины байки - Ольга Громыко

При выходе два стражника караул несут, позевывают бдительно. Увидали нас – попятились. Впереди Муромец несется, булавой потрясает, за ним Соловей – чуб и щетина трехдневная, позади Алена едва одетая, на нее я опираюсь, вся одежа в крови засохшей. Не поспели стражники разбежаться, изловил Муромец их за вороты и друг к дружке лбами приложил. Оттащил к яме, сбросил – будет кому ответ держать, ежели Вахрамей припожалует.

На дворе уж светать начинает, птицы голоса пробуют. Коротка вешняя ночь, да беглецам любой мало будет. Где бегом, где ползком – добрались до конюшни. Конюху Муромец только булаву пудовую показал – тот так без чувств и повалился. В углу солома заворошилась, Волчок вылазит, отряхивается:

– Что-то припозднились вы, я уж сам хотел бежать-выручать!

– Набегаешься еще, герой!

Оседлали друзья коней, из конюшни вывели. На меня же страшилище двухголовое мчится, шестью ногами перебирает, тремя хвостами машет. Не забоялся я, взял кладенец на изготовку, спрашиваю:

– А ты кто таков будешь, зверь невиданный, чудище неслыханное? Куда коня моего богатырского подевал?

Отвечает мне зверь невиданный, чудище неслыханное:

– Ты что, хозяин, окосел аль белены объелся?! Я ж и есть конь твой богатырский! Садись скорей да поскачем вон из царства навьего!

Сверху доносится:

– Своих уже не узнает! Не к добру!!! Кончается, поди! Кар-р-р, кар-р-р!

Поднял я голову – все небо в воронах. Бр-р-р… Помотал головой – давай на коня садиться. Сивка мордой меня подпихивает, бранится:

– Хвост-то отпусти, он не для поводьев привешен! Вот уж горе мне с тобой, во хмелю и то задом наперед не садился, со стоячего не падал!

Алена помочь вызвалась, подсадила и сама за спиной уселась, поводья взяла:

– Свезешь двоих, конь говорливый?

– Свезу, как не свезти – с четырьмя рысью иду, под десятью не падаю! Можешь еще Семин осот в тулупе позади пристроить, он легонький!

Вывели мы коней за ворота, подхлестнули для задора и помчали во весь лошадиный скок, конскую прыть.

Чуют кони беду, из кожи вон лезут, оглянуться не успели – места обжитые минули, прямая дорога к горе заветной протянулась. В чистом поле ветер разгулялся, траву клонит, вслед улюлюкает. Ворон над нами кружит, погоню высматривает. Куст рукавами машет разудало, я попеременно то влево, то вправо сползаю; хорошо, Алена начеку, не дает упасть.

Обдуло меня ветерком – вроде оклемался, сам поводья подобрал. Хотел Соловью чуб исправить, да тот отказался:

– Привык я к нему, да и голове посвободней. Ты мне лучше усы в пару отпусти.

Уважил.

Скосил Соловей глаз, вздохнул:

– Покамест сойдет, а на досуге заново попытайся…

Скоро царь спохватился, десяти верст проскакать не успели. Вранко весть дурную приносит – других не умеет: летят ковры с дружинниками, побольше дюжины, настигают, как конный пешего, скоро нас приметят.

Заголосила было Алена:

– Сема, лучше заруби меня на месте, я им живой не дамся!

Заткнул я ей рот, велел всем спешиться. Подивились побратимы, да послушались, хоть на голову мою с опаской и поглядывали.

Поднапрягся я, обернул коней деревьями, друзей пнями, пса с вороном – ежом да белкою, себя – змеюкой подколодной, красну девицу – красным мухомором. Налетели ковры, опустились – что за притча? Обрываются следы у леса, стоит трава не примята, земля не натоптана. Покрутились дружинники, в затылках поскребли, мухомор ногой наподдали да и улетели несолоно хлебавши.

Алена из крапивы сама выбраться не может, стоит боса на одной ноге:

– Ты, Сема, это нарочно!

– Да уж не нарочней колокольчика оброненного!

Все-таки пожалел ее, вынес на траву. Вскочили мы на коней, поскакали дальше.

Волчок язык высунул, едва за нами поспевает:

– Вахрамей не дурак, узнает про лес в неурочном месте и завернет дружину!

– Еще один вещун выискался!

Едва пять верст одолели, опять ворон знак подает: нагоняет нас дружина вахрамеевская, ковров вполовину прибавилось…

Обернул я коней озером, себя с побратимами – карасями златоперыми, собаку камнем, ворона малым зябликом, Алену – кустом ракитовым.

Примчалась погоня к озеру – нет дальше дороги. Порыскали-порыскали, притомились, справили у куста малую нужду и обратно полетели.

Зяблик им вслед:

– Наша взяла! Не к добру! Кар-р-р, кар-р-р!

Только Алена не рада – стоит, руки растопыривши, парни со смеху покатываются.

– Ну Сема!!!

– Вон ручеек в траве журчит, мы обождем…

– Ты нарочно!!!

– Окстись, царевна, кто ж мог такое подумать?!

Не поверила-таки Алена, вздыхает:

– Ох и злопамятный же ты, Сема… Ну хочешь, прощения у тебя попрошу?

– Ну попроси, попробуй, а мы послушаем, – подсмеиваюсь я. – А там сообща решим, казнить али миловать.

Фыркнула Алена обидчиво, отвернулась, руки на груди переплела. Потом все-таки одумалась:

– Ну Сема, ну прости… пожалуйста…

– Вот то-то же!

Только на коней садиться – лягушка выше травы скачет-поспешает, квакает истошно, чтобы приметили. Наклонился Муромец с коня, подхватил царевну прыгучую, к груди прижал, расцеловал на радостях – глядь, Любуша у него на коленях сидит, улыбается застенчиво.

У нас глаза на лоб полезли, Вранко крыльями хлопнул, чуть с плеча моего не свалился:

– Глянь-кось, что любовь с лягушками делает! Не к добру!!! Кар-р-р! Кар-р-р!

Чудеса чудесами, а мешкать не след. Погнали мы коней во весь дух, еще семь верст отмахать успели – приметил что-то ворон, над головами низенько пронесся, ветром обдал:

– Настигает нас воинство летучее, числом вдвое против прежнего, впереди сам Вахрамей летит, сабелькой машет! Кажись, недоволен чем-то… Не к добру!!! Кар-р-р, кар-р-р!

Побледнела Алена:

– Ох, Сема, против батюшки моего колдовать без толку, он давно смекнул, что у Кощея и сын не лыком шит, а царство свое до последней кочки знает. Лес пожжет, озеро потравит, всякого, кто на пути встретится, на куски порубит…

Мне так и так не до колдовства – отдохнуть от него надобно, сил поднабраться. Чары наводить – что камни воротить, каков бы ни был силач, а рано или поздно умается.

Подлетела дружина на выстрел, давай стрелами сыпать! Алена ойкает, к моей спине прижимается, из тулупа с цветочком три охвостья черных торчат. Соловьеву коню ухо навылет пробило, хоть ты серьгу вдевай. Муромец стрелу из плеча вырвал, назад отправил:

– Нам чужого не надобно, лови обратно!

Изловил кто-то, камнем наземь рухнул.

Вспомнил я про платочек матушкин, по карманам похлопал – сыскал, не дюже чистый – и когда только успел приложиться?! Приотстал я, махнул позади себе платком – разыгрался ветер полночный, холодный да вьюжистый, ковры назад сносит. Со стражников так шапки и посыпались, Вахрамей едва корону придержать успел. Идут ковры против ветра не шибче коней, стали мы в отрыв уходить. Царь вслед кричит-надрывается:

– Сема, верни дочь! Верни добром, а то худом возьму! Пошто она тебе сдалась, язва эдакая, ни рожи ни кожи? Хошь, я тебе взамен десять девок на выбор дам?

– Нам Алена не девка, а подруга боевая, вот с бою и выдадим!

– Будет вам бой! – обещает царь, кулаком потрясая. Нырнуло летучее воинство под ветер, у самой земли пошло, опять нагоняет.

Махнул я платком – откуда ни возьмись, поднялся лес дремучий: ни пешему пройти, ни конному проехать. Ковру тем паче не пролететь. Не поспели все ковры вверх уйти, так на стволах и развесились. Красивые у Алены ковры выходят, яркие да цветастые, и без подъемной силы спрос иметь будут.

Вахрамей первым летел, первым к березе и приложился. Висит на суку, ногами дрыгает, требует спасать свое величество сей же час. Пока царя снимали, корону в траве густой искали, мы еще пять верст проскакать успели.

Уменьшилось воинство, да не отступилось. Вахрамей, видим, на всякий случай в середину затесался, расхотел дружину возглавлять. Не помогло: махнул я платком в третий раз – сгустились тучи черные, отворились хляби небесные, дождь как из ведра хлынул. Намокли ковры, отяжелели, вниз пошли. Хочешь не хочешь, пришлось погоне привал делать. Дружинники ковры выкручивают, Вахрамей вокруг бегает, бранится-поторапливает.

Немного уже осталось – вдали черный свод без опор показался, выход из царства навьего. Спохватился Соловей:

– А как же стража при выезде?

– Конями сметем!

Выскакиваем к горочке, а там не пяток дружинников пеших, а десять пятков конных! С ночного разбою возвращаются, узлы с добром везут, у переднего поперек седла – девка визжащая, руками-ногами колотит. Увидали нас – луки вскинули. Девка на всякий случай потерю чувств изобразила.

Осадили мы коней, только земля из-под копыт брызнула.

– Глянь-кось, родственнички вахрамеевские! – говорит старшой с расстановочкой. – Куда это вы ни свет ни заря поспешаете?

Ляпнул я первое, что в голову пришло:

– Не спится что-то, решили в чистом поле с ветерком покататься.