Эльфийский Камень Сна - Кэролайн Черри

Барк советовал отослать его прочь. Но Киран не мог найти для этого подходящей причины, кроме той, что Калли не любили. Калли делал свое дело. Он попросил было землю, но, когда Киран дал ему пустоши на северо-востоке, на границе с Новым лесом, которые предлагали другим, тот отказался, сославшись на опасность. И так он остался прислуживать в замке: слоняясь там и сям, жестокий со скотом и любой живой тварью, так что ему поручали убивать кур: по крайней мере это, по словам кухарки, он делал хорошо. И не было в замке ни одного, кто не испытывал бы к нему отвращения.

— Доброе утро, господин, — промолвил Калли с типичной для него улыбкой, ибо он умел открывать рот там, где крестьянские парни всего лишь кивали, проходя мимо. Калли доставал воду из колодца под навесом кухни и, подняв ведро, утер пот со лба, чувствуя, что за его работой наблюдают. Киран остановился и рассеянно взглянул на него, стоявшего среди служанок, мывших посуду; и вода, брызжа, лилась на камни, откуда стекала в канаву, убегавшую под стены. Тут же был амбар и загон для скота, хотя большую часть животных они держали за стенами замка; дальше располагались конюшни и сараи с упряжью, и Старый замок — древнейшая часть Кер Велла, стена которого теперь ограждала кухню и колодец; теперь его использовали как склад старой сбруи, того и сего; а в старом амбаре теперь жили воины; а старая казарма под башней Кервалена, что высилась у самых ворот, теперь служила жилищем для прислуги. А сама башня Кервалена, укреплявшая ворота, содержала в своих глубинах оружейную, находившуюся в распоряжении Барка, где он мог позволить себе ту толику роскоши, о которой мечтал. У него не было жены и не было ребенка, лишь молоденькая вдовушка в Лоуберне, которую он посещал время от времени, осыпая богатыми дарами. Обычно же он ухаживал за кухаркой — дородной, круглолицей женщиной, которая спускалась вниз точно так же, как Барк влезал на круп лошади — раздавая четкие распоряжения.

— Калли! — теперь кричала кухарка. — Калли!

И чужак, ссутулившись, понес свое ведро.

— Господин, — подходя, обратился к нему Роан — жизнерадостный человек с лицом простака, что нередко вводило врагов в заблуждение на их горе. — Юноши хотели поохотиться, если ты согласишься отпустить их.

Киран моргнул и, внутренне содрогнувшись, заправил руки за ремень. Роан стоял перед ним, а за его спиной виднелись казармы и двор, с которого доносились ритмичные удары боя.

— А есть необходимость? — спросил Киран.

— Остались только кости. А если мой господин захочет поехать сам…

— Нет. Я не поеду. Может, Ризи. Он стосковался по учениям. Донал. Спроси Донала.

— Да, мой господин, — и Роан слегка нахмурился. — Что-нибудь случилось, господин?

— Ничего, — ответил Киран. — Нет, ничего, — и он двинулся прочь, по лестнице, шедшей вдоль кухни, в кладовые, где он мог остаться один, и, отыскав скамью, лишь частично заваленную горшками, он опустился на нее в крохотном закутке у окна. Сложив горшки на пол, он вытянулся во всю длину, наконец отыскав покойное место.

Так он поступал в детстве, отыскивая в Кер Донне себе какой-нибудь закоулок. Он сжал в руке камень, а потом поднес его к губам и попытался забыться сном, в котором ему отказывала ночь, в этом тихом полумраке, вдали от железа и дворового шума. Здесь, как ему казалось, бояться было нечего. Здесь, что бы ни случилось во время его сна, произойдет без свидетелей, и если ему будут сниться сны, он может не бояться за Бранвин.

И так он отдался на волю волн.

— Человек. — промолвила госпожа Смерть, устраиваясь поближе на груде горшков, которые с легкостью выдерживали ее вес, — неужто то господин Кер Велла спит здесь, как кухонный мальчик?

— Оставь меня, — ответил он, — дай мне покой.

— Ах, этого я не могу. Я не властна над тобой.

— Друг мой, — тихо промолвил Киран, не шевелясь, — голова его покоилась на закинутых назад руках, одна нога стояла на полу, ибо скамья была узкой. — Зачем ты пришла сюда?

Она не ответила. Стены расплылись туманом, и тревога охватила его. Это было то, чего он страшился, — владения сна, в котором эльфийские деревья вздымались как белые колонны какого-то зала, а пейзаж был холодным и серым. Он отшатнулся прочь, снова очнувшись в своем закутке в одиночестве на неудобной скамье.

Камень и прежде доставлял ему беспокойство, когда он носил его в юности. Но железо раньше не причиняло ему такой боли. Тогда он облачался в доспехи, держа его на груди, а боль и вполовину не была такой сильной. «Это — годы», — подумал он. И старые раны его заныли. Зачастую зимой он прихрамывал по утрам. «Когда-то я мог спать на голых камнях, не испытывая никаких неудобств».

Нервы его были напряжены. Он заметил, что кулаки сжаты, и усилием воли разжал их. Если бы он мог снять камень с шеи, возможно, ему удалось бы немного отдохнуть. Он не мог устоять перед искушением, как с ним было когда-то в одном из первых сражений, когда на рассвете он лежал в примороженной осенней чащобе, ожидая нападения, и ему пришло в голову, что он может остаться здесь насовсем, пока другие будут прорываться вперед, ибо его охватил такой пронзительный внезапный страх, что он был почти уверен, что умрет в этот день. Но когда прогудел рог, его тело само вскочило, и он рванулся вперед, усыпляя себя ложью, что у него остается выбор. Тогда-то он и понял, что людям кажется, что у них есть выбор, когда на самом деле его нет, и что часто они утешают себя ложью в тяжелые предутренние часы. Поэтому он мог думать о том, чтобы снять камень, но знал, чго рука его откажется ему повиноваться, ибо он обещал носить его и не мог поступить иначе.

«Лиэслиа!» — воскликнул он в душе, и вдруг камень откликнулся ему почти позабытым звуком: море и волны, набегающие на берег, и чайки, кричащие, как потерявшиеся дети.

«Неужто камень помнит? Или то лишь мои фантазии? И обладал ли он когда живым голосом? По крайней мере, она считала, что да».

И вновь наступила тишина. Все потемнело, и он, вздрогнув, проснулся, поняв хотя бы, что спал и что ему недостаточно этого ненадежного отдыха. Он снова смежил веки, ибо какой-то звук донесся до него, но то была лишь возня внизу, какой-то шум на кухне.

Он вздохнул, снова оказавшись дома. Он спал на сеновале в Кер Донне рядом с Донкадом, и вот-вот их должна была позвать мать к завтраку, к их большому столу, за который усаживались все. И сестра его была снова живой. Он слышал ее голос — ему казалось, что он слышит его так, как никогда не удавалось наяву; и если бы он мог проснуться и спуститься, он встретил бы их всех живыми в этом драгоценном сне — сестру и мать, и отца, хоть все они были давно мертвы.

«Отец, — сказал бы он, — ты не давал мне объяснить…» — и отец бы опустился в высокое резное кресло у очага, и огромный старый волкодав положил бы морду к нему на колено, и отец стал бы слушать с отсутствующим видом, как он слушал всегда, когда голова его была занята своими мыслями. «Выслушай мальчика, — сказала бы мать, становясь на его сторону, как всегда. — Он ведь твой сын».