Под кожей - Кайла Стоун

коротко подстрижены. И она все еще носит обручальное кольцо.

— Хорошо. — Речь практически покинула меня. Мой язык похож на глыбу глины.

— Прошло много времени.

— Угу.

— Я так по тебе скучала.

Моя мать цепляет меня словами, заманивает в ловушку тоски. Это несправедливо. Я всю жизнь презирала и желала эту женщину, ненавидела и любила, осуждала и добивалась. Все чего я так хотела и в чем нуждалась, в ней не было. От эмоций у меня образовался тугой узел в животе.

— Как Элли и мальчики? Они приезжают в гости каждую неделю или две, как по часам.

— Прекрасно.

— Они растут так быстро. Слишком быстро.

— Ага.

— У тебя есть карта? — Она показывает рукой на торговые автоматы у дальней стены. — Я умираю с голоду. Элли всегда приносит карточку, чтобы мы могли перекусить. Мальчикам это нравится.

Я отрицательно покачала головой.

Мама вздохнула.

— Ну, ладно. Просто не забудь в следующий раз. Как Зои? Я слышала, ты ее назвала. Не думаю, что я бы выбрала такое имя.

Я отворачиваюсь. Как она смеет спрашивать о Зои? Не могу выносить звук ее имени в маминых устах.

— Она больна, благодаря тебе.

— Сидни, дорогая, почему обязательно нужно так себя вести? Почему мы не можем просто приятно провести время?

— Я здесь не для приятного, милого визита, — выдавливаю с раздражением.

— Почему ты всегда так ненавидишь меня? Свою собственную мать.

— А ты как думаешь? — Все старые раны открываются, мое сердце кровоточит, оно беззащитно и пульсирует от боли.

Она тяжело вздыхает.

— Значит, ты хочешь быть такой? В первый раз за несколько месяцев, когда я тебя вижу?

Я смотрю на свои ногти, цепляю кусочек кожи.

— Ты знаешь, сколько ночей я проплакала, засыпая в этом месте?

Злость щелкает во мне выключателем.

— А тебе известно, насколько мне наплевать?

Она фыркает и вытирает глаза.

— Почему ты всегда такая жестокая? Разве я недостаточно страдала?

Я напеваю себе под нос. Я не буду слушать. Меня не переубедит эта новая Сьюзен Шоу, эта яркая и блестящая мать. Меня не обмануть. В другом конце комнаты смеется ребенок.

Мама поднимает руку. Ее ладонь нависает над моей, медля.

— Не трогай меня.

Мама опускает руку на колени.

— Я больна, Сидни. Называется пограничное расстройство личности и циклотимия, что, по словам специалистов, похоже на биполярное расстройство. Мне поставили диагноз здесь. Я была… ну, в общем, ты знаешь, как это было. Я даже не помню… — Ее голос срывается. — Я так много страдала. Моя болезнь осложняла мне жизнь.

Я сжимаю пальцы в кулаки, ногти впиваются в кожу. С другого конца комнаты доносится смех. Над чем тут смеяться? Моя душа сжимается, и мне снова девять лет, я купаю свою больную, пьяную мать, потому что она забыла, как мыться самой, и не делала этого уже несколько дней. Тогда Фрэнк впервые уехал. Он пропал на две недели, и каждый день мне казалось, что мама все глубже погружается в черную дыру, увлекая нас за собой. Я до сих пор чувствую скользкий брусок мыла в своих руках, грязную воду, резиновую кожу моей матери. Я смотрела на молочно-белую шею, пока мыла ее. Странное и стыдливое чувство охватывало меня, когда я бросала взгляд на тело мамы, на ее обвисающие груди и раздвинутые ноги, влажную наготу, обнаженную в вихре лобковых волос. Даже в девять лет я знала. Даже в девять лет, ухаживая за взрослой женщиной, я знала, что все должно быть не так.

— Ты все усложнила для нас, своих детей. У меня даже не было детства.

— Бывали и хорошие моменты, — с тоской, надеждой, почти умоляюще говорит ма.

Я качаю головой.

— Я пела тебе. Учила тебя рисовать и раскрашивать. Я помогала тебе вязать шарф в третьем классе, помнишь? Ты всегда бегала за мной, помогала мне убирать за мальчиками. Мы клали под ноги намыленные мочалки и танцевали по кухне, чтобы ее отмыть. Ты помнишь это?

Помню. Тоска по тому, чего у меня никогда не будет, змеится во мне, обвивается вокруг сердца, сжимает его так сильно, что становится больно.

— Это было очень давно.

— Не так давно. Кажется, что только вчера.

— А все те случаи, когда ты вырубалась в своей комнате на несколько дней? Все те времена, когда мне приходилось кормить, купать и одевать мальчиков, мыть посуду, драить полы и чистить унитаз, засиживаться допоздна, слишком измотанной, чтобы закончить домашнее задание? Все те разы, когда мне приходилось проверять тебя, убеждаться, что ты еще дышишь, выхватывать сигарету из твоих пальцев, чтобы весь этот чертов дом не сгорел. Как давно это было?

Она закрывает глаза.

— Мне не нравится думать об этом.

— Нет? Мне тоже. Только ты лишила меня этого выбора.

— Мне жаль, Сидни, но мне тоже пришлось нелегко. Мне так много пришлось пережить.

— А что насчет остального?

Она игнорирует меня.

— Я посещаю здесь занятия, хожу на консультации. У них есть программа по борьбе с алкоголизмом. И другие занятия, как в школе. Я могу записаться на автомеханика. Представляешь? Как я чиню машины, по локоть в черной смазке? У них даже есть сад. Мне нравилось заниматься садоводством.

— Мне плевать на сады.

— С тобой всегда так трудно, ты постоянно злишься. Знаешь, это нелегко для меня. — Она вздыхает. — Они заставляют меня говорить обо всем и помогают увидеть причины, по которым мне пришлось глушить свои проблемы алкоголем. Даже назначили лекарства, которые помогают облегчить мои страдания. В отсутствие Фрэнка мне всегда становилось так одиноко. А вас, детей, было слишком много. Я чувствовала себя подавленной.

Я продолжаю качать головой. Я не хочу это слышать. Она просто выдумывает новые оправдания. Все еще перекладывает вину. Все внутри меня словно разбитое стекло, острое и зазубренное.

— Ты знала.

— Что?

— Ты знала, что на самом деле случилось. Тем летом после восьмого класса. Я рассказала тебе.

Глаза мамы сузились.

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Знаешь.

— Я понятия не имею, о чем ты. Пожалуйста, не могли бы мы просто приятно провести время?

— Я рассказала тебе правду.

— Рассказала мне что? — уточняет она, но знает ответ.

— Я пришла к тебе, и ты ничего не сделала.

— Я не хочу об этом говорить. — Она отводит взгляд от моего лица.

— А я хочу. Ты знала, что он делал со мной. Ты знала все это время. — Слова звучат как гравий в моем горле.

Что-то меняется в ее лице, какая-то эмоция, которую я не могу прочесть, мелькает в жестких чертах.

— Ну вот. Ты опять начинаешь врать.

— Тогда мы