Зинин - Лев Гумилевский

Сергей Петрович уже со слов своего ассистента поставил правильный диагноз: блуждающая почка! В России особенно много по вопросам этой болезни, довольно распространенной, работала школа Боткина. Внешний вид больного подтвердил предположение Сергея Петровича. При появлении его Николай Николаевич, лежавший на спине, хотел встать. Знаменитый диагност немедленно остановил его движение:

— Лежите, вам так лучше, болей почти нет, если лежать на спине. Приподниметесь — будет хуже!

— Ну, вы уже все знаете, что ли?

— Предположительно!

Убедившись при осмотре в правильности диагноза, Сергей Петрович сказал:

— Блуждающая почка сама по себе не подвергает риску жизнь больного, что вы, верно, и сами знаете… Но с болезненными припадками будем бороться. Иначе они вас измотают! Этим займется ваш зятек по моему указанию.

И Сергей Петрович начал рассказывать о новостях Военно-медицинской академии, о положении в клиниках и лабораториях.

— А из выпускных нынче есть толковые ребята? — неизменно интересовался Николай Николаевич.

— Кончил с золотой медалью и оставлен по конкурсу при академии Иван Павлов… Способный человек! — отвечал Сергей Петрович, глядя, как оживают зоркие глаза больного и розовеют щеки. — Я взял его заведующим физиологической и фармакологической лабораторией в моей клинике.

— Жалкая эта ваша лаборатория, помню ее! — проворчал Николай Николаевич.

— Павлов направит ее. Для этого и взял его.

— Ну, а в мире, в городе что делается?

Разговор перешел на учителя Соловьева, стрелявшего в царя у Летнего сада, когда Александр II, выйдя из сада, садился в коляску. Покушавшийся промахнулся и был задержан. Потом заговорили об освещении Дворцового моста электричеством по способу, предложенному Яблочковым.

— Светло, как днем! — улыбаясь, подтвердил Боткин.

Не принадлежа ни к какой партии, Боткин соприкасался с революционными деятелями и пользовался их доверием, но считал террористические акты бесполезными и отвергал их.

— Да, террором, конечно, правительственной политики не изменишь, — не считая нужным шептаться, полным голосом отвечал Зинин, — но какое-то удовлетворение все-таки испытываешь, когда уничтожают такую гадину, как Трепов или Мезенцев!

— И когда затем покушавшегося оправдывают, как Веру Засулич! — смеясь, добавил Боткин и стал прощаться: — Ну, мне пора.

— А людей всегда жалко, всех! — улыбнулся и Зинин.

Летом припадки болей, отнимавшие у Николая Николаевича охоту жить, возвращались через значительные промежутки времени, но осенью они уложили его в постель. Вспоминая предсмертные слова Губера, больной не раз признавался:

— Не скажу, чтобы умирать было приятно! Даже чтобы избавиться от этих мучений!

Лежа на спине, когда боли почти затихали, Николай Николаевич читал математические сочинения, один мемуар за другим, с юношеской увлеченностью и с юношеской ясностью в уме.

В эти дни Зинин мог убедиться в огромной своей популярности. Навещали профессора Военно-медицинской академии, навещали академики, не говоря уже об учениках. Робко являлись студенты с адресами, неловко составленными, но переписанными каллиграфическим почерком. Приходили письма и телеграммы от всех тех академий и университетов, русских и заграничных, в которых он состоял почетным членом.

Все это доставляло более радости жене и детям, чем ему самому. Он брал из всей почты только то, что относилось к любимой до конца жизни математике.

«Неожиданно в конце декабря, — рассказывает Бутлеров, проводивший каждый свободный час наверху у Зининых, — наступил поворот к лучшему: тошнота и рвота прекратились, возродился понемногу аппетит, и питание восстановилось; силы и вес тела стали прибывать, худоба в лице почти исчезла. Казалось, можно было рассчитывать на исцеление. Еще 4 февраля (1880 г.) больной сам по обыкновению разливал утренний чай, сидя за столом, но вдруг 5 февраля с утра прежние припадки возобновились внезапно с еще большей силою и в сутки с небольшим положили конец всем страданиям: под влиянием сильных болей слабые мускулы ожирелого сердца прекратили свою деятельность».

Николай Николаевич умер в полдень 6 февраля 1880 года. Хоронили его 9 февраля на Смоленском кладбище.

Был теплый туманный день. Гроб из дому вынесли Бутлеров, Бородин, Менделеев, Сеченов, Боткин и Склифософский — живой венок выдающихся деятелей века. Гроб ни разу не ставили на великолепный катафалк. От дома до Андреевского собора, где совершалось отпевание умершего, и от собора до кладбища гроб несли на руках профессора Военно-медицинской академии и университета, академики и студенты.

Сергей Петрович, шлепая большими кожаными калошами по мокрому снегу, говорил негромко Николаю Васильевичу Склифософскому:

— Вы поступили в нашу академию, застав уже самый конец пребывания в ней Николая Николаевича, а знаете ли вы, голубчик, что ведь это он увел медицину из заколдованного круга грубого и слепого эмпиризма, поставил ее в разряд естественных наук. Не мы, Боткин и Сеченов, Пирогов и Юнге, произвели истинный переворот в медицине, внося в ее преподавание животворный естественноисторичеокий метод, — это он, — указывая на гроб впереди, заключил Боткин, — он наметил и разрешил те пути, которыми должно идти развитие медицины… Это его заслуга перед медициной как наукой, не только нашей…

Сергей Петрович замолк не договорив и, вынув платок, чтобы вытереть выступившие слезы, смущенно стал протирать стекла совсем не нужных ему сейчас очков.

В торжественной церемонии погребения Зинина было больше интимной печали, чем величия, которого добивались распорядители из Академии наук. Все было печально: туман над Петербургом, безветренный, непрояснявшийся с утра день, трагический напев «Вечной памяти», тихие голоса любопытных, присоединявшихся к процессии, и шорох многих ног в мгновения вдруг возникавшего молчания.

У открытого гроба над могилой говорили негромко. Бутлеров прочитал несколько телеграмм от академий и университетов, прежде всего Казанского, а затем произнес короткую речь от имени учеников.

— Полный горячей любви к знанию и труду, ты умел возбуждать ее во всех, кому выпала счастливая доля быть участником твоих научных стремлений, — говорил он. — И всегда люди эти научались ценить в тебе не только ученого, но и человека и патриота-гражданина: как человека, характеризовали тебя всегдашняя любовь к добру и пылкое негодование при виде всякого зла! Как гражданина, тебя характеризовала искренняя и бесконечная преданность России и всему русскому. Ты умел высоко держать знамя русской науки, заставить уважать ее заслуги!