Тени старинных замков - Николай Непомнящий

Возле кровати слышались вздохи, приглушенный шепот. На потолке прямо у меня над головой заалели три пятна. Какое-то мгновение они излучали мягкий свет, потом капли тепловатой жидкости упали мне на лицо и на подушку. Даже в темноте я догадался, что это — кровь. Передо мной возникли бледные, неясные, как сквозь туман, лица; бескровные руки, воздетые к небу, проплыли в воздухе и тут же исчезли. Внезапно все стихло — и шепот, и голоса, и неясные звуки; наступила гробовая тишина.

Я ждал, весь обратившись в слух. Чувствовал, что умру, если тотчас же не запылает огонь в камине. Скованный страхом, я медленно приподнялся, и чья-то холодная, влажная рука коснулась моего лица. Силы покинули меня, и я упал как подкошенный. Послышалось шуршание одежды, кто-то направился к двери и, открыв ее, вышел наружу. Снова воцарилось безмолвие.

Еле живой, я с трудом сполз с постели, руки у меня тряслись, как у старца, я едва зажег свет. Он принес некоторое облегчение. Сидя у камина, я погрузился в созерцание отпечатка огромной босой ноги. Постепенно ее очертания стали расплываться перед глазами. Газовый свет тускнел. Я снова услышал слоновый топот. Шаги приближались, они звучали все отчетливее и тверже в мрачном коридоре. Свет лампы становился все слабее и слабее. Тяжелые шаги стихли у самой двери. Синеватый, чахоточный огонек замерцал, и вся комната погрузилась в сумеречную полутьму. Дверь была по-прежнему заперта, но вдруг дуновение ветра коснулось моей щеки и я ощутил прямо перед собой что-то огромное, колышущееся и туманное. Я не мог оторвать глаз от живого облака. Излучая бледный свет, оно постепенно приобретало определенные очертания. Появились руки, ноги, тело, и наконец я увидел сквозь дымку огромное печальное лицо. Сбросив туманные покровы, передо мной предстал обнаженный мускулистый красавец — великолепный Кардиффский великан.

Все мои страхи тут же улетучились: даже ребенок знает, что добрые великаны не причиняют зла. Я снова воспрял духом, и в полном согласии с моим настроением засветилась газовая лампа. Ни один изгой не радовался обществу, как я, увидев перед собой добродушного великана.

— Так это ты? — вскричал я. — Знаешь, за последние два часа я чуть не помер со страху. Какая радость, что ты пришел! Постой, не садись!

Я спохватился слишком поздно. Он сел — и тут же оказался на полу. Никогда не видел, чтоб стул в один миг разлетелся вдребезги.

— Погоди, сломаешь…

Опять опоздал! Послышался треск, и еще один стул распался на первоначальные элементы.

— Черт бы тебя побрал! Ты соображаешь, что делаешь? Всю мебель хочешь переломать? Или сюда, дурак окаменелый!

Все напрасно. Не успел я и слова молвить, как великан уселся на кровать и от нее остались жалкие обломки.

— Слушай, как прикажешь это понимать? — возмутился я. — Сначала вламываешься в мою квартиру, тащишь за собой целый полк нечистой силы — бродяг и бездельников, чтоб запугать меня до смерти, потом являешься сам в неприличном виде! В цивилизованном обществе такое дозволяется только в респектабельных театрах, да и то нагишом там разгуливают лица другого пола, а теперь, вместо возмещения морального ущерба, ты ломаешь мебель? Зачем ты это делаешь? Вред не только мне, но и тебе. Гляди — отбил себе крестец, весь пол завален осколками твоего окаменелого зада, будто это не квартира, а мраморная мастерская! Стыдно! Ты не малое дитя, пора соображать, что к чему.

— Ладно, больше не буду. Войди в мое положение — я не сидел больше столетия, — пробурчал великан виновато.

— Бедняга, — смягчился я, — пожалуй, я обошелся с тобой слишком сурово. Ведь ты, наверное, сирота? Садись на пол. С твоим весом только на полу и сидеть. Ведь если ты все время нависаешь надо мной, какая тут беседа? Садись на пол, а я залезу на высокий конторский стул — вот мы и поболтаем.

Великан накинул на плечи красное одеяло, надвинул на голову, словно каску, перевернутый таз и, закурив мою трубку, расположился на полу в непринужденной живописной позе. Я развел огонь в камине, и он придвинул к живительному теплу пористые ступни огромных ног.

— Что у тебя с ногами? Отчего они потрескались? — спросил я.

— Да это проклятые ознобыши, — отвечал великан. — Когда я, окаменев, лежал под фермой Ньюэлла, ознобыши пошли по всему телу — от пяток до затылка. Но я все равно люблю эту ферму, она для меня словно отчий дом. Нигде не чувствую такого покоя, как там.

Мы поболтали еще с полчаса, я заметил, что у моего гостя усталый вид, и сказал ему об этом.

— Усталый? — переспросил он. — Да, пожалуй. Ты был добр ко мне, и я расскажу тебе все без утайки. Я — дух Окаменелого человека, что лежит в музее напротив твоего дома. Я — привидение Кардиффского великана. Мне не будет мира и покоя до тех пор, пока мое бедное тело не предадут земле. А как проще всего заставить людей выполнить мою волю? Я решил: застращаю их привидением, появляющимся возле тела. И вот ночь за ночью я брожу по музею. Призвал на помощь других призраков. Только старался я понапрасну: кто же посещает музеи ночью? Тогда мне пришла в голову другая мысль — запугать людей в доме напротив музея. Думал, из этой затеи выйдет толк, если меня выслушают со вниманием. К тому же со мной были самые страшные призраки из осужденных на вечное проклятие. Ночи напролет мы дрогли в этих затхлых коридорах, волочили за собой цепи, стонали, зловеще перешептывались, топали вверх и вниз по лестнице, и, сказать по правде, я выбился из сил. Но сегодня я увидел огонек в твоем окне, и обрадовался, и взялся за дело с жаром, как в былые времена. Дошел до полного изнеможения. Умоляю, подари мне хоть призрачную надежду!

Я сорвался с места как ошпаренный и закричал:

— Ну и дал ты маху! Бедный окаменелый чудак, все твои труды пропали даром! Ты слонялся возле гипсовой копии. Подлинный Кардиффский великан — в Олбани![11] Что же ты, сто чертей и одна ведьма, собственные останки от подделки отличить не можешь?

Я никогда не читал на чьем-либо лице такого откровенного желания провалиться сквозь землю от стыда и унижения. Окаменелый человек медленно поднялся с пола и спросил:

— Скажи честно, это правда?

— Как то, что я стою перед тобой.

Великан вынул трубку изо рта и положил ее на каминную доску. С минуту постоял в нерешительности, задумчиво склонив голову на грудь, бессознательно, по старой привычке, заложив руки в карманы несуществующих брюк и наконец произнес:

— Да, никогда раньше я не попадал в такое дурацкое положение. Окаменелый человек сам надувал кого угодно, а теперь он, подлый мошенник, предал свой собственный призрак. Сын мой, если в твоем сердце осталась хоть капля жалости к бедному, одинокому привидению, никому не рассказывай об этом случае. Подумай, каково мне чувствовать себя ослом?

Я слышал его величавую поступь — шаг за шагом, — пока он не спустился по лестнице и не вышел на пустынную улицу. Я жалел, что он ушел, бедняга, но еще больше — что он унес мое красное одеяло и таз для умывания.

1870 г.

История Холланд-хауса, написанная принцессой Марией Лихтенштейн, приемной дочерью теперешней леди Холланд, — это широко известное описание одной из самых занятных городских дворянских резиденций.

Множество высокоодаренных мужчин и прекрасных женщин, посещавших Холланд-хаус за последние столетия, оставили наилучшие отзывы об этом доме. Но труд принцессы Марии посвящен куда менее приятным воспоминаниям, связанным с этим древним особняком. Действительно, подобно большинству старых построек, Холланд-хаус заколдован. По утверждению беспристрастной писательницы, с этим домом связаны по меньшей мере две истории о привидениях.

Известно, что древний помещичий дом, принадлежавший сэру Уильяму Копу, стоял на том месте, где ныне находится Холланд-хаус, и таким образом попал на территорию усадьбы. Дочь и наследница сэра Уильяма Копа, Изабелла, была замужем за сэром Генри Ричем, ставшим бароном Кенсингтоном в 1622 году и отправленным королем Яковом I в Испанию для ведения переговоров о свадьбе принца Чарлза и инфанты. В 1624 году ему был пожалован титул графа Холланда, Как пишет принцесса, этот дворянин «…пристроил к зданию два крыла и аркады, а также пригласил лучших художников для оформления интерьера».

Кларендон описывает графа как «симпатичного человека со светскими манерами». Он пользовался заметным влиянием во время царствования Карла I в самом начале его борьбы с парламентом. Будучи приближенным королевы Генриетты, он попал под подозрение в предательстве, поскольку предоставил Холланд-хаус в распоряжение Фэйрфакса для встреч с недовольными парламентариями. Через год, когда граф отдалился от роялистов, его взяли под стражу и держали сперва в Сент-Несте, а потом — в замке Уорвик. Позднее его осудили на смерть и обезглавили в Пэлс-Ярде 9 марта 1648 года. В комментариях к «Истории» Кларендона Уорбертон пишет: «Он жил как негодяй, а умер — как глупец. Он взошел на эшафот в белом сатиновом жилете и белой сатиновой шляпе с серебряным галуном. После причащения и нежного прощания с друзьями он повернулся к палачу и произнес: