История одного лагеря (Вятлаг) - Виктор Бердинских

Обратимся для примера к одной из важнейших структур ИТЛ – службе надзора и охраны.

На протяжении 1940-х – 1950-х годов ее штатная и фактическая численность включала в себя несколько десятков надзирателей-сверхсрочников и несколько сот срочнослужащих стрелков-вохровцев. Так, в 1944 году в службе военизированной охраны (ВОХР) Вятлага значилось 978 сотрудников, распределенных по нескольким дивизионам, которые, в свою очередь, дробились на роты и взводы.

По функциональным задачам личный состав охраны "специализировался" следующим образом (в процентах от общей численности): конвой на производстве – 55, охрана жилых "зон" – 27, внутренний наряд – 6, оперативный розыск – 6, охрана складов – 5.

Впрочем, начальники лагпунктов беспрестанно и "в один голос" жаловались на "нехватку конвоя": по их мнению, одного охранника на 15-20 заключенных (как это установлено гулаговскими нормативами) – "явно недостаточно".

Рядовой состав стрелков охраны – это солдаты срочной службы, в основном – кавказских и среднеазиатских национальностей, ограниченно годные к армейской службе. Многие из них плохо владели (либо вообще не владели) русским языком, были малограмотными или просто неграмотными.

Кстати, вплоть до конца 50-х годов в лагере продолжала применяться и самоохрана, формировавшаяся из заключенных-"бытовиков" с небольшими сроками, и эти лагерные "капо" (как уже говорилось) несли свою "службу" гораздо ревностнее и свирепее своих вохровских "коллег"…

Поскольку немалая часть заключенных "поставлялась" в Вятлаг также из регионов Кавказа и Средней Азии, то нередко между земляками (охранниками и охраняемыми) устанавливались "неформальные связи", складывались своеобразные этнические группировки, приносившие немало забот лагадминистрации и дававшие обширное поле деятельности для "кумовьев"-оперативников, прокуратуры и местного спецлагсуда.

Среди младшего начальствующего состава ВОХР (сержантов и старшин) в послевоенные годы имелось много бывших фронтовиков, "списанных" из регулярных частей после ранения либо по болезни (ограниченно годных к службе).

Существенное кадровое пополнение лагерь получил и в лице бывших армейских офицеров, переведенных в "органы" из общевойсковых частей после окончания войны и в связи с сокращением численности Вооруженных Сил.

Приведем в качестве иллюстрации воспоминания одного из ветеранов Вятлага, относящиеся к 1953 году:

"…После прорыва на Орловско-Курской дуге в конце июля 1943 года мы двигались к Днепру. К нам прибыл новый комбат. Старый был ранен. Рассказывали мне, что новый комбат (по фамилии Охапкин) был командиром батальона еще в гражданскую войну. На остановке к ночлегу я сидел на завалинке хаты, играл в гармошку-хромку. Смотрю, ко мне подходит пожилой человек (ему было 56 лет) с гвардейскими усами и спрашивает: "Ты, паря, откуда?" Я ответил, что вятский. А он в ответ: "То-то я слышу, что игра-то наша". Затем вопросы: "С какого района? Какого сельского совета? Из какой деревни? Чей ты?.." Потом сказал, что знает моего отца. Сам-то Охапкин был из Цепелей Халтуринского района. До войны работал в ОСОВИАХИМе – от военкомата по подготовке призывников. В его батальоне я был командиром пулеметного взвода, а затем командовал пулеметной ротой. Он был очень храбрым человеком. Ходил в атаку вместе с солдатами, увлекая их своим примером. За бои при Днепре (на одном из плацдармов) его наградили орденом. Вскоре после форсирования Днепра его назначили заместителем командира полка по тылу… Под Винницей меня ранили, а после госпиталя я попал на 2-й Белорусский фронт. Там с Охапкиным я больше не встречался… И вот через 10 лет встретились мы в Вятлаге. Он – начальник лагпункта Нырмыч-1, а я – начальник 25-го лагпункта. Как о начальнике, на 1-м Нырмыче об Охапкине отзывались очень хорошо…"

Это, так сказать, пример положительный.

Но бывали, конечно же, среди лагпунктовских начальников и карьеристы, и взяточники, и пьяницы, и просто люди, не способные к руководящей работе. Иногда они фактически устранялись от непосредственного управления "зоной", негласно передоверяя свои полномочия неформальным лидерам из числа персонала или даже заключенных.

Всего лишь один пример такого рода (из ряда ему подобных), преданный огласке на очередном собрании партактива Вятлага в 1954 году:

…За начальника лагпункта Харапова значительную часть деловых бумаг готовили "приближенные" им заключенные. Сам Харапов только подписывал эти бумаги, зачастую и не читая их. И вот однажды за его подписью в Управление ИТЛ поступило представление о помиловании двух "передовиков производства – рекордистов-заключенных, отличающихся примерным поведением"… Представление благополучно "ушло" в Москву, а через несколько дней в Управление поступили подписанные тем же самым Хараповым бумаги о переводе представленных к помилованию "стахановцев" на тюремный режим – "как главарей уголовно-бандитствующего элемента на лагпункте, которые не работают сами и разлагают дисциплину"…

Многие номенклатурно-руководящие работники лагеря не были готовы управлять другими людьми в силу своих личных качеств: недостаточной общеобразовательной и специальной подготовки, примитивного мышления, ограниченного кругозора, низкого культурного уровня и т.д.

Правда кое-кто, искренне и честно признавая свою "профнепригодность" (касается это, впрочем, только должностей младшего начсостава) в послевоенные годы выходил из партии, обосновывая этот (архисерьезный по тем временам) шаг своей малограмотностью…

Так, 31 января 1953 года парткомиссия при политотделе Вятлага исключила из кандидатов в члены КПСС надзирателя 5-го отдельного лагпункта Пьянкова Егора Петровича, 1914 года рождения, из крестьян, образование – 1 класс.

Пьянков был принят кандидатом в члены партии еще в 1944 году на фронте. Имел боевые награды – ордена и медали. После войны служил в Вятлаге. Как зафиксировано в протоколе парткомиссии, "…на протяжении 8 лет Пьянков не повышал свой общеобразовательный и политический уровень. В массово-политической работе участия не принимал. С сентября 1952 года перестал посещать партсобрания, мотивируя это своей малограмотностью… За отрыв от партийной организации и политическую отсталость из кандидатов в члены партии исключить…"

Ясно, что те сотрудники, которые стремились устроить свою "лагерную карьеру", действовали не в пример бесхитростному кайскому мужику Пьянкову: для них членство в партии, а затем активное участие в "массово-политической работе" (регулярных и бесконечных собраниях, занятиях в системе "партучебы" и т.д. и т.п.) являлось не только первоочередной жизненной целью, но и непременным условием продвижения вверх по служебной лестнице. Общеизвестно, что беспартийный в "органах" (как и во всей советской номенклатуре, а в лагерной системе – тем более) не мог рассчитывать даже на самую низкую руководящую должность.

Безусловно, это предполагало и повышенную степень риска для каждого, кто входил в круг управленческой номенклатуры: ведь он постоянно находился как бы под двойным контролирующим "колпаком" – и административным, и партийным. "Оскоромиться", попасть в разряд "грешников" в этой системе было делом элементарным – у каждого имелись свои "слабости", каждый чувствовал себя на "крючке" и заранее был готов к "покаянию перед партией".

Ну а если кто-то действительно допускал нечто предосудительное, механизм неотвратимой ответственности обрушивался на него всей своей свинцовой тяжестью и бездушной жестокостью. Это испытали на себе многие (если не большинство) из руководящих работников лагеря. Помимо системы служебных дисциплинарных взысканий (выговор, снижение в должности, арест на несколько суток и т.п.) существовала и целая гамма партийных наказаний, вплоть до исключения из партии, что, как правило, не только влекло за собой снятие с занимаемой должности, но и ставило крест на всей дальнейшей "чекистской" карьере.

В этой связи несомненный интерес представляет анализ партийно-дисциплинарной практики, сведения о которой мы находим в архивных материалах политотдела Вятлага.

Обратимся к документам парткомиссии при политотделе за произвольно избранный (1945-й) год и попробуем установить, за что же коммунистов-работников лагеря привлекали к партийной ответственности (исключали из партии или объявляли строгие выговоры с занесением в учетную карточку)?

Показательны сами "обвинительные" формулировки: "…преступно-халатное отношение к своим обязанностям;…систематическое хищение продуктов питания;…самовольный выезд из лагеря;…злоупотребление служебным положением;…очковтирательство (приписки – В.Б.);…рукоприкладство;…нарушение трудовой дисциплины;…утеря партдокументов;…связь с заключенными;…отрыв от партии…"

Думается, что такого рода проступки характерны (в той или иной мере) для преобладающей части вольнонаемных работников лагеря. Неподотчетность и безответственность за многие свои распоряжения и действия, официально (письменно) не фиксируемые, порождали у должностных лиц (офицеров) лагеря свою особую психологию – вседозволенности и самоуправства.