Нежелательные встречи, или Барбусы обожают тараканов (сборник) - Евгений Константинов

Не доложить начальнику о случившемся он не мог по абсолютно банальной причине — один из двух рожков его автомата был пуст. На заставе же строго велся учет каждого патрона. Сержант Посельский расстрелял ровно тридцать боевых патронов, и за них необходимо было отчитаться во время сдачи оружия дежурному. Версия, будто бы он потерял снаряженный патронами рожок, пока бегал по тревоге, не то чтобы не проходила, просто за такое грубейшее нарушение, сержант не только бы лишился трех лычек на своих зеленых погонах, но запросто мог угодить в тот самый дисциплинарный батальон, которым грозил ему ныне покойный замполит.

Федор прекрасно понимал, что вернувшийся из отпуска начальник заставы, сразу задался вопросом, куда подевался его заместитель, что пройдет не так много времени, и Борисенкова начнут искать. Причем, искать до тех пор, пока не найдут. Искать станут с собаками, которые обязательно возьмут след, обязательно притащат своих хозяев на остров и обнаружат там в лужах крови человека и зверя…

Его рассказ о том, как все произошло, должен быть коротким, без подробностей и не вызывающим сомнений. Сержант Посельский скажет, что, возвращаясь на заставу с рубежа прикрытия, задержался, чтобы поесть земляники. Через некоторое время услышал отдаленный крик и звериный рев. Проявив бдительность, решил выяснить, в чем дело. Обнаружил в лесу следы, приведшие его на остров, где на него набросился разъяренный медведь. После того, как убил зверя, увидел растерзанного им человека и на какое-то время потерял сознание. Очнувшись, поспешил на заставу, чтобы обо всем доложить начальнику. Все! Ничего больше к этому Федор добавлять не станет.

Не станет рассказывать, как собирал на острове полуобглоданные кости и черепа девушек, ставших жертвами лейтенанта Борисенкова и медведя, как заворачивал их вместе с булыжниками в одежду тех самых девушек, сооружая что-то наподобие тюков, а потом, раздевшись, отплывал от острова метров на десять и опускал эти тюки на дно, до которого не достать ногами. И уж тем более никому и никогда не собирался открывать тайну медвежьего черепа.

Этот череп и золотые украшения, Федор завернул в фату своей бывшей девушки, унес с острова и надежно припрятал в почти непролазном буреломе неподалеку от заставы. Он не знал, сохранил ли череп свои невероятные свойства после гибели медведя, и намеревался в ближайшее время это проверить…

Если не сохранил, значит придет время, и тайна медвежьего черепа умрет вместе с ним. Но задолго до этого, а точнее, всего через несколько месяцев, когда закончится служба, и Федор вернется домой, он кое-что сделает…

Не так давно лейтенант Борисенков обронил фразу, мол, никакое золото не может быть дороже женской красоты. Федор, ценивший женскую красоту не меньше лейтенанта, был полностью с ним согласен и не собирался оставлять себе обручальное кольцо, перстенек, золотую цепочку и серьги Людмилы. Он обязательно все ей вернет. Вернет вместе с ее же фатой. Федор представил, каким у Людмилы сделается при этом лицо, о чем она его спросит. Но он не станет ничего объяснять и вообще ничего не скажет, а спокойно уйдет, чтобы никогда больше ее не видеть.

Если же медвежий череп своих сверхъестественных свойств не лишился… О, тогда совсем другое дело!

Лейтенант Борисенков использовал череп для того, чтобы переместить на остров запомнившуюся ему девушку и через некоторое время оставить ее на растерзание медведю, который якобы его околдовал. Теперь медведя не стало, а Федор не просто завладел черепом, но узнал, как с ним обращаться. Возможно, свойства черепа проявлялись лишь на том самом острове.

Что ж, сержант Посельский сможет выбрать время, чтобы туда перебраться. До дембеля оставалось еще несколько месяцев. А если свойства черепа неразрывно связаны с островом и алтарем, почему бы опытному пограничнику не принять предложение начальника заставы остаться на сверхсрочную службу хотя бы годика на три. Владея тайной медвежьего черепа, перспективы у Федора открывались заманчивые… 

Моя любимая Йордань

Прижавшись к забору нашей дачи, я увидел через щель свою тетку, копошащуюся на грядках. Вот облом! Ну, чего, спрашивается, не сидится этой злыдне в городе? Конец сентября, середина недели, на улице пасмурно, синоптики грозили дождем, яблоки и черноплодная рябина собраны, опавшие листья сожжены… Я специально день подгадал, приехал в свою любимую Истру, но теперь половина планов оказалась нарушена.

В планах было опробовать в деле новенький металлоискатель. Вообще-то копатель я начинающий, всего лишь пару раз выезжал с друзьями под Звенигород. Нашли мы немного, по большей части монеты, но дело это завлекло. Если же вспомнить, что я считаю себя каким-никаким нумизматом, то увлечение кладоискательством интересным казалось вдвойне. Тем более, имелось у меня на примете парочка мест, где если и не клад, то монеты в земле или что-нибудь другое, стоящее должно было лежать обязательно.

Одним таким местом была дача. По рассказам бабушки Пани наш дом на центральной истринской улице стоял еще при царе-батюшке. В те времена моя прабабушка Евдокия не раз и не два разрешала останавливаться на своем участке цыганскому табору! Более того, мой дядя Лёня, дошедший до Берлина и вернувшийся весь в орденах-медалях, женился на цыганке и некоторое время жил с ней на этой самой даче, построив на участке сарай, гараж, а также выкопал погреб, который вполне мог сойти за настоящее бомбоубежище. А еще до войны любимым занятием дяди Лёни было кладоискательство, причем, не где попало, а в окрестностях Ново-Иерусалимского монастыря. Однажды он едва с жизнью не расстался, когда его засыпало в подземном ходу где-то под монастырем.

Дяде довелось отсидеть в тюрьме. Уж не знаю за что, но сидел — недолго и, вернувшись, не бедствовал, что даже меня, тогда еще школьника наводило на мысль, что капиталец у него имелся, ну а где этот капиталец хранить, как не на даче. Ну, не в лесу же…

Дядя Лёня давно умер, но дача никуда не делась, и никто за эти годы ничего кроме грядок на участке не вскапывал. С металлоискателем можно было обследовать не только огород, но и сам дом, и сарай, и тот же погреб. Да что там, можно — сделать это было нужно, причем, чем быстрее, тем лучше! В последнее время что-то слишком много развелось этих кладоискателей, и было бы вдвойне обидно, если ценности, закопанные в землю моим родным дядей, найдет кто-то посторонний.

Но о каком поиске могла идти речь, когда на даче оказалась тетка! Оставался второй вариант — берег реки Истра, которую бабушка Паня называла не иначе, как Йордань. Название это было объяснимо. Еще в семнадцатом веке, благодаря патриарху Никону, в этих местах возвели Ново-Иерусалимский монастырь — по своему устройству очень похожий на монастырь в Иерусалиме. Ну, и окрестности приобрели соответствующие названия: горы — Фаворы, сад — Гефсиманский, река, текущая вокруг монастыря, — Йордань.