Врата тьмы - Таня Хафф

Эван медленно повернулся к ним. Ресницы его слиплись, и щеки были мокрыми от слез. Ребекка даже застонала и бросилась в его объятия. Роланд, страдая от ревности, заставил себя сосредоточиться на дыхании. Потом чья-то сильная рука привлекла его в те же объятия, и все стало хорошо — на одно мгновение.

Когда они разомкнули объятие, соединив руки в последнем пожатии, перед ними был Круг. Уличные фонари светили все слабее, все более тускло, чем ближе подходили они к Тьме, и, наконец, она полностью поглотила их свет. Большой силуэт башни университетского колледжа, обычно господствовавший над лужайкой, в эту ночь не мог выделиться своей чернотой на фоне беззвездного неба.

Роланд посмотрел на часы. Одиннадцать сорок шесть. Еще четырнадцать минут.

— Почему бы нам, — спросил он сегодня днем у Эвана, — не пойти туда пораньше, скажем, до заката, вызвать Богиню, объяснить ей все и пойти домой? И пусть дальше она сама справляется.

Ответ Эвана, как это часто бывало, оказался вопросом.

— И мы попросим Богиню подождать ради нашего удобства? — И сам же ответил: — Нет. Мы ее позовем в момент нужды.

И Эван улыбнулся, увидев недовольную мину Роланда.

— Есть максима, оставшаяся от старых времен и в новых тоже действующая: «Боги помогают тем, кто сам себе помогает».

— Опять банальность из печенья с предсказанием, — фыркнул Роланд.

Постукивая по спинке стула, Эван закинул ногу в ботинке на кухонный стол.

— Эти предсказания из печенья бывают весьма разумными.

Они пошли к центру Круга. Ребекка держала за руку Эвана, Роланд — Ребекку. Этот контакт поддерживал, помогал делать шаг за шагом, хоть они и знали, что ждет их в конце пути. Чем ближе они подходили к Тьме, тем тише становились звуки вечернего города, и под конец они словно плыли в тишине, нарушаемой лишь тихим серебряным звоном браслетов Эвана. Они молчали. Все уже было сказано.

— Эван, а что будет делать Адепт Тьмы, пока я буду петь?

— Пытаться тебя остановить.

Роланд подумал, что знал этот ответ заранее.

— А ты?

— Защищать тебя.

— Я не то чтобы сомневаюсь или что, но ты сможешь?

Эван грустно улыбнулся.

— Победить его я не смогу — слишком сильно сдвинулись весы, но смогу отвлечь настолько, чтобы ты закончил песню. А тогда уже все будет зависеть не от нас.

Они чуть обошли Круг, избегая зоны Врат Тьмы, и остановились на траве под выстроившимися полукругом дубами.

Что-то тихо прошелестело, и Роланд ощутил прикосновение к волосам. Он глянул вверх, но на ветвях не было маленького народца, и ветер тоже ветвей не шевелил. Роланд взглянул на своих спутников, но они, кажется, ничего не почувствовали, так что он пожал плечами и решил не обращать внимания. Вряд ли будет время беспокоиться насчет деревьев.

Они подходили все ближе к центру лужайки, и присутствие Тьмы стало ощущаться почти физически. Она выступала, как болотная жижа, там, где пролилась кровь, клубилась вокруг ног, протягивала туманные щупальца к коленям, с каждым их шагом поднимаясь чуть выше.

— Назад! — рявкнул Эван. — Этот мир еще не твой!

Он развел руки, и вся лужайка очистилась, кроме бурлящей массы, отмечавшей место жертвоприношения.

— Так-то лучше, — одобрил Роланд. Потом он заметил, что остальной мир, мир за пределами Круга, как бы отделился от них барьером, напоминавшим закопченное стекло. Сквозь него было видно, но неясно, и дома казались призрачными и нереальными.

Одиннадцать пятьдесят семь.

— Эван, — Роланд поставил футляр на траву и расстегнул замки, — я ведь не видел этой песни до сегодняшнего утра. Что, если я собьюсь?

Эван слегка потрепал его по плечу, ободряя, но сказал только одно:

— А ты не сбейся.

— Не сбейся, — повторил Роланд. — Ладно.

Вынув Терпеливую из футляра, он накинул на плечи ремень и встал.

«Четыре куплета, вступление и финал и переход из ре-минор в фа-мажор. Почему я?»

Потому что больше никого у них нет, сказал голос у него в голове.

Эван взял лицо Ребекки в свои ладони и глубоко заглянул ей в глаза.

— У тебя мое сердце, Леди. Храни его.

Ребекка вздохнула, прикусила губу, чтобы она не дрожала, и положила руки поверх рук Эвана.

— И я люблю тебя, Эван.

Роланд ждал объятия, но его не было. Только нежный поцелуй — и расставание. У него заслезились глаза, и он отчаянно замигал. Когда к нему вернулось зрение, Адепт стоял перед ним. И все, что Роланд хотел сказать — «удачи», «будь осторожен», «ни пуха ни пера», — оказалось вдруг настолько затертым, что он лишь кивнул в надежде, что Эван поймет.

Эван кивнул в ответ.

— Ты сам пришел встретить свою гибель. Как это… благородно!

Бархатная одежда Адепта Тьмы поглощала весь оставшийся свет. За ним вырастали врата.

Эван повернулся к Адепту Тьмы, и перед этим на его лице мелькнуло выражение неизъяснимой печали. Всего на мгновение. На те несколько секунд, которые понадобились Роланду, чтобы понять: Эван зашел слишком далеко, и его уже не остановить.

— Он же знает, что идет умирать! — Роланд обернулся к Ребекке, а та смотрела вслед Эвану с тоской отчаяния.

Ребекка шмыгнула носом.

— Знаю.

— Мы не можем его отпустить…

— Мы должны его отпустить.

— Но что-то же мы можем сделать?

— Да. — Она вытерла нос рукавом, не отрывая глаз от Эвана. — Пой!

Врата были выше Адептов, шириной в десять или двенадцать футов, и все росли.

С бьющимся у горла сердцем Роланд взял первый аккорд, зная, что обрекает этим Эвана на смерть. Адепту Тьмы не было нужды драться, пока музыка не стала тому причиной. Ставка — Эван против целого мира, почти потерянного. И Роланд заставил пальцы играть. У него за спиной — он чувствовал это — слушала Ребекка, слушала с всепоглощающей самоотдачей, с которой она делала все.

И тогда Адепт Тьмы посмотрел мимо Эвана и встретился глазами с Роландом. «Ты — мой, — сказала его усмешка. — Ты это знаешь, и я знаю. И когда все это закончится, я за тобой приду».

У Роланда онемели пальцы. Он забыл аккорды. Забыл музыку. Забыл слова. Забыл обо всем, кроме Тьмы. Его затрясло.

— Роланд! — Ребекка схватила его за плечо, и ее пальцы глубоко впились в мускулы, отвлекая внимание от Адепта Тьмы, хотя ее слова все еще доносились, как из глубокого туннеля. — Эван не даст ему тебя тронуть!

Эван.

«Если он хочет умереть за мой мир, то я, черт побери, могу за него спеть!»