Сад Рамы - Артур Кларк

Эпонина припомнила неприятную сцену, которую видела утром: двое заключенных из Германии рассуждали о том, легко ли изнасиловать женщину в тюремной камере. Они знали, что она слышит их, но даже не подумали понизить голос.

Наконец она позволила огромным ручищам Уолтера обхватить ее.

– Пусть будет по-твоему, – тихо сказала она. – Но не жди от меня слишком многого... я – трудная женщина.

– А у Уолтера, по-моему, что-то с сердцем, – прошептала Эпонина. Дело было посреди ночи, и две их соседки по комнате уже спали. Кимберли на своей койке под Эпониной все еще была во власти кокомо, выкуренного два часа назад. Она не уснет еще несколько часов.

– Не правила на корабле, а глупость клепаная. Господи! Даже у нас в Пуэбло, в исправительном лагере, правил и то было меньше. Какого черта нельзя оставаться вне кают после полуночи? Что плохого мы можем сделать?

– У него случаются боли в груди, а если мы увлечемся любовью, он всегда потом отдышаться не может... Не посмотришь ли его?

– А что делать с Марчелло? А? Что за глупый осел? Он приглашает меня на всю ночь остаться в его каюте, а я сижу с Тосио. Он думает, что делает? Даже охрана, по-моему, опасается докучать королю-японцу... Что ты сказала, Эпонина?

Приподнявшись на локте, француженка перегнулась через край постели.

– Ким, я об Уолтере Брекине, – сказала она, – об Уолтере. Ты можешь сделать паузу и выслушать меня?

– Хорошо, хорошо. Что там с твоим Уолтером? Чего ему нужно? Всем чего-нибудь да надо от короля. Так что я теперь в известной мере сделалась королевой.

– Я думаю, что у Уолтера больное сердце, – громко проговорила возбужденная Эпонина. – Мне бы хотелось, чтобы ты взглянула на него.

– Ш-ш-ш! – произнесла Кимберли. – А то нас вздуют, как ту дуру-шведку... Эп, заткнись, я не доктор. Я могу сказать, когда сердце бьется неровно, но и только... Тебе нужно отвести Уолтера к тому кардиологу – как его там звать, – тому спокойному, что всегда сам с собой, когда никого не обследует...

– Доктору Роберту Тернеру, – перебила ее Эпонина.

– Ага, к нему... Он такой профессиональный, внимательный, отстраненный... никогда не скажет ничего, кроме как на докторском. Трудно даже поверить, что прострелил головы двоим, но это здесь ни при чем...

– А ты откуда это знаешь? – спросила Эпонина.

– Марчелло сказал мне. Мне было интересно, мы хохотали, он дразнил меня и говорил: «Ну как, твой японец заставляет тебя стонать?», «Тот тихий доктор сможет заставить?»

– Боже, Ким, – встревожилась Эпонина, – ты успела переспать и с Марчелло?

Ее подружка расхохоталась.

– Только два раза. Он лучше говорит, чем трахает. И эгоист к тому же... король-японец все же внимательнее.

– А Накамура знает?

– Ты думаешь, я сошла с ума? – ответила Кимберли. – Я умирать не хочу. Впрочем, он может что-нибудь заподозрить... больше не буду, разве что этот доктор Тернер окажется и на самом деле таким хорошим, как мне твердят...

Кимберли продолжала болтать. Эпонина подумала о докторе Тернере. Он обследовал Эпонину сразу же после отлета, когда на ее теле выступила странная сыпь. «Он даже и не заметил моего тела, – вспомнила она. Отнесся только как профессионал».

Эпонина постаралась забыть про Кимберли и обратилась к образу симпатичного доктора. Она с удивлением обнаружила, что испытывает известный романтический интерес. В докторе безусловно было нечто таинственное, и в его манерах, и в облике ничто не намекало на то, что этот человек совершил двойное убийство. «Наверное, за этим кроется какая-то интересная история».

Эпонина дремала. Ей снился тот же кошмар, что посещал ее сотни раз после убийства. Профессор Моро лежал, закрыв глаза, на полу кабинета, из раны в груди струилась кровь. Эпонина подошла к раковине, сполоснула длинный разделочный нож, положила его назад на стол. Она переступила через тело, и ненавистные глаза открылись. В них еще блестело безумие, он потянулся к ней...

– Сестра Гендерсон, сестра Гендерсон. – В дверь застучали погромче. Эпонина, очнувшись, потерла глаза. Кимберли и одна из соседок достигли двери почти одновременно.

У двери стоял друг Уолтера, Малкольм Пибоди, миниатюрный и хилый белый мужчина, едва переваливший за сорок. Он был в отчаянии.

– Доктор Тернер послал меня за сестрой. Быстрее. У Уолтера сердечный приступ.

Кимбрели начала одеваться, и Эпонина соскользнула вниз со своей койки.

– Как он, Малкольм? – спросила она, натягивая платье. – Он умер?

Малкольм мгновенно смутился.

– О, привет, Эпонина, – сказал он кротко. – Я успел забыть, что ты и мисс Гендерсон... Он еще дышал, когда я побежал за ней.

Стараясь не отрывать одной ноги от пола, Эпонина заторопилась по коридору в общественные помещения, к спальням мужчин. Путь ее сопровождали тревожные сигналы мониторов. Добравшись до коридора, в котором располагалась каюта Уолтера, Эпонина остановилась, чтобы перевести дыхание.

В коридоре около двери комнаты Уолтера собралась целая толпа. Дверь была распахнута настежь, ноги лежавшего на спине тела выступали в коридор. Эпонина пробилась через толпу и вступила внутрь комнаты.

Доктор Роберт Тернер стоял на коленях возле пациента, прижимая к оголенной груди Уолтера электроды. Огромное тело содрогалось с каждым ударом и слегка приподнималось, доктору приходилось опускать его на пол.

Доктор Тернер поднял глаза на Эпонину.

– Это вы – сестра? – коротко спросил он.

На какой-то момент Эпонина лишилась дара речи. Она смутилась. Друг ее умирал или уже умер, но на уме у нее были только васильковые глаза доктора Тернера.

– Нет, – вымолвила наконец Эпонина в расстройстве. – Я его подруга, а сестра Гендерсон моя соседка по комнате. Она будет сию минуту.

Тут появилась Кимберли в сопровождении двух охранников из МКА.

– Его сердце остановилось сорок пять секунд назад, – сказал Кимберли доктор Тернер. – В больницу везти поздно. Я собираюсь вскрыть грудную клетку и воспользоваться стимулятором Комори. Вы прихватили перчатки?

Пока Кимберли натягивала их на руки, доктор Тернер велел собравшимся разойтись. Эпонина пошевельнулась. Когда охранники схватили ее за руки, доктор что-то буркнул и стражи выпустили ее.

Доктор Тернер передал Кимберли свой набор медицинских инструментов. Затем он с невероятной ловкостью и быстротой рассек грудь Уолтера и, раздвинув ткани, обнажил сердце.

– Вам уже случалось присутствовать при такой процедуре, сестра Гендерсон? – спросил он.

– Нет, – ответила Кимберли.

– Стимулятор Комори – это электрохимическое устройство, оно прикрепляется к сердцу и заставляет его биться, наполняя организм кровью. Если патология носит временный характер – тромб или спазма клапана иногда проблему удается устранить, и сердце пациента начинает вновь биться.