Ледовый барьер - Дуглас Престон

Капитан Бриттон смотрела прямо перед собой, ничем не выдавая своих чувств. Она старалась подстраивать дыхание, сердечный ритм, всё, — к пульсу корабля. Последние часы ветер постоянно набирал силу, и теперь стонал и молотом бил по кораблю. Дождь тоже усилился, крупные капли словно пули выстреливали из тумана. Panteonero был близок.

Она перенесла внимание на паутину башни, что вздымалась из трюма. Сооружение пока оставалось ниже уровня обрыва, и, однако, оно казалось завершённым. У Бриттон не было ни малейшего представления о том, каким будет следующий шаг. Незнание вызывало чувство неловкости, даже униженности. Она бросила взгляд на компьютер ЭИР и мужчину, что за ним работал. Ей казалось, на борту она знает каждого. Однако этот человек — совершеннейший незнакомец, который, судя по всему, чертовски много знает о том, как обращаться с танкером. Бриттон сжала губы ещё плотнее.

Конечно, в некоторых ситуациях ей приходилось терять власть над судном — при загрузке топлива, например, или когда на борт поднимается портовый лоцман. Но то были простые, знакомые элементы управления судном, они вырабатывались десятилетиями. А то, что произошло сейчас, таковым не являлось: это было унижением. Незнакомцы управляли загрузкой после того, как она пришвартовала корабль к берегу и оставила его под прицелом военного судна в трёх тысячах ярдов… Ещё раз она попыталась упрятать поглубже чувства гнева и боли. В конце концов, собственные чувства Бриттон не так уж важны — не в этот момент, когда она думает о том, что эсминец ждёт их там, в темноте.

Гнев и боль… Её взгляд упал на Глинна, который стоял рядом с чёрной консолью, время от времени шёпотом отдавая распоряжения оператору. Он только что унизил, даже сокрушил, самого крупного промышленника на свете, но при этом выглядел таким невзрачным, настолько обычным. Она продолжила украдкой поглядывать на него. Её гнев можно понять. Но вот боль — нечто совершенно другое. Не единожды она лежала ночью без сна, задавая себе вопрос — что происходит у него в голове, что направляет его действия? Она раздумывала, как может человек, настолько неброский физически — человек, мимо которого она могла пройти на улице, не обернувшись, — как он мог настолько живо поселиться в её воображении. Бриттон не могла понять, как он может быть настолько безжалостным, настолько дисциплинированным. Был ли у него и в самом деле план, или он просто хорошо скрывал серию адекватных реакций на нежданные события? Самые опасные люди — те, кто думает, что они всегда правы. Тем не менее, Глинн всегда оказывался прав. Казалось, он знает всё заранее, казалось, понимает каждого. Очевидно, он разобрался и в ней — по крайней мере, в профессиональной части Салли Бриттон. «Сейчас успех зависит от определённой субординации, от вашего авторитета капитана», — сказал он. Салли поняла, что раздумывает, а знает ли он об её чувстве, когда субординация попрана, пусть даже и временно. И вообще, — волнует ли его это? Она спросила себя, какое ей дело, есть ли ему до этого дело.

Бриттон почувствовала дрожь танкера, когда с обеих сторон корабля заработали насосы. Струи морской воды вырывались в море через отводные трубы. Корабль приподнимался почти неощутимо, по мере того как опустошались резервуары с балластом. Естественно: именно так приземистая башня будет поднята до уровня метеорита на обрыве. Корабль целиком поднимется навстречу, вплотную поднося платформу к камню. Снова она почувствовала унижение при мысли о том, что у неё отняли власть над танкером, и, в то же время, — благоговейное почтение перед этим дерзким планом.

По мере того, как гигантский корабль всё больше выступал из воды, она продолжала стоять в напряжённом внимании, ни с кем не разговаривая. Это вызывало странное ощущение — смотреть, как корабль проходит через обычные телодвижения, избавляясь от балласта — найтовит насосы, выпрямляет загрузочные рукава, открывает блоки коллекторов, — однако смотреть скорее как сторонний наблюдатель, чем участник. И наблюдать за процессом в подобных условиях — когда корабль в шторм принайтовлен к берегу — это шло вразрез со всем, чему она научилась за время своей карьеры.

Наконец, сооружение оказалось вровень с сараем, что стоял на вершине обрыва. Она увидела, как Глинн негромко отдал распоряжение оператору у консоли. Насосы моментально остановились.

Громкий треск с эхом донёсся с обрыва. Металлический сарай взорвался, вышвырнув облако дыма. Дым, смешиваясь с туманом, откатился прочь, открывая взору метеорит, кроваво-красный в жёлтом свете. У Бриттон перехватило дыхание. Она была уверена, что глаза всех присутствующих на мостике прикованы к метеориту. Раздался дружный вздох.

С рёвом вернулись к жизни дизельные моторы на обрыве, и сложная серия блоков и воротов принялась поворачиваться. Раздался высокий визг; дизельные выхлопы поднимались к небу и смешивались с туманом. Прикованная к месту, Бриттон продолжала наблюдать, и поток эмоций внутри неё временно стих. Что-то царственное было в том, как продвигается метеорит: величественно, медленно, размеренно. Он сполз через край и опустился на платформу на вершине башни. Затем остановился. Она снова почувствовала, как вибрирует весь корабль, пока управляемые компьютером насосы удерживают крен, выбрасывая ровно столько балласта, сколько нужно для того, чтобы скомпенсировать растущий вес метеорита.

В напряжённом молчании Бриттон наблюдала за ходом работ. Метеорит подползал по платформе чуть ближе, затем останавливался, и тогда ему отвечала дрожь балластных насосов. Скачущий балет продолжался в течение двадцати минут. Наконец он завершился: метеорит сидел по центру башни. Бриттон почувствовала, что «Рольвааг» нагружен сверху, почувствовала, что корабль под весом метеорита потерял устойчивость. Но, помимо этого, она также чувствовала и то, как балластные резервуары наполняются водой, как корабль опускается ниже в поисках утраченной устойчивости.

Глинн снова что-то сказал оператору. Затем, кивнув Бриттон, выбрался на крыло мостика, выходящее на обрыв. Ещё минуту на мостике стояла тишина. Затем капитан почувствовала, как к ней сзади приблизился первый помощник, Ховелл. Она не повернулась, когда он склонился к её уху.

— Капитан, — негромко произнёс он. — Я хочу, чтобы вы знали, что мы — я говорю и о себе, и об офицерах — недовольны. То, как с вами поступили — неправильно. Мы за вас на все сто. Одно ваше слово, и…

В завершении фразы не было нужды.

Бриттон слушала с напряжённым вниманием.

— Благодарю вас, господин Ховелл, — ответила она тихим голосом. — Но это всё, что я скажу.

Мгновение помедлив, Ховелл отступил. Бриттон глубоко вдохнула. Время для действий ушло. Теперь отступать некуда. Метеорит перестал быть проблемой твёрдой земли. Он на корабле. И единственный способ от него избавиться — благополучно пришвартовать «Рольвааг» в Нью-Йорке. Она ещё раз подумала о Глинне, о том, как он соблазнил её взять под своё начало «Рольвааг», как много он о ней знал, насколько он доверился ей в таможне Пуэрто-Вильямса. Они так слаженно вместе работали! Она задавала себе вопрос, правильно ли поступила, уступив ему власть над кораблём, пусть и временно. Но ведь у неё не было выбора.

Обдумывая всё это, Бриттон по-прежнему стояла в напряжённом внимании.

Снаружи раздался новый резкий треск. С дюжиной клубов дыма ряд блестящих титановых брусьев разлетелся с верхнего яруса башни. Брусья летели медленно, сверкая в тумане и лениво исчезая из вида. Метеорит упал на следующий ярус, весь корабль ещё раз содрогнулся, затем с гулом вернулись к жизни балластные насосы. Снова раздались очередные взрывы, ещё один узкий слой башни как бы смялся внутрь, и метеорит приблизился к трюму ещё на несколько дюймов.

Часть Бриттон понимала, что это — приводящее в трепет чудо инженерии: чрезвычайно оригинальное, совершенно спланированное, безукоризненно исполненное. Но другая её часть не находила в этом зрелище ни малейшего удовольствия. Она бросила взгляд вдоль корабля. Туман становился рваным, и смешанный со снегом дождь прочерчивал по окнам горизонтальные полосы. Скоро туман сдует совсем, и тогда вся игра пойдёт насмарку. Потому что Валленар не был инженерной проблемой, к которой Глинн может подступиться с логарифмической линейкой. И их единственный козырь лежит в глубинах «Рольваага» — не на гауптвахте, но в холодном морге доктора Брамбеля.

С неукротимой яростью посаженного в клетку зверя Ллойд мерил шагами свой рабочий кабинет на средней палубе мостика. Ветер усилился, и каждые несколько минут его очередной порыв ударял в корпус судна с такой силой, что крепкие окна изгибались и трещали в рамах. Едва ли Ллойд это замечал.

Он замер на мгновение, затем уставился в раскрытую дверь личного офиса в гостиную. Помещение было слабо освещено тусклым красным свечением аварийных огней. Стена телеэкранов, чёрная и невыразительная, с молчаливой издевкой мерцала на него сотней нечётких отражений самого Ллойда.