Кристиан - Елена Андреевна Тюрина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глядя на то, каким понурым стал ее любовник, Шинджу подумала, что его сейчас жаль. Но она не могла ничего с собой поделать.
Так и не завершив начатое, Токугава поднялся и, не оглядываясь, ушел. А вскоре он отослал ее назад в башню. И вновь потянулись долгие и скучные дни в заточении. Шинджу рассказала обо всем Ае. Ей нужно было кому-то выговориться.
– Вам бы его лучше узнать, – посоветовала та. – Может, тогда привыкнете.
– Да, но как? Он даже не приходит сюда…
– Напишите ему, чтобы пришел.
Она так и сделала и он приехал. Они гуляли в саду, но он выглядел, как очень занятый человек, чье время отнимают на пустяки.
– Иэцуна-сан, расскажите что-нибудь о себе, – попросила Шинджу, присев на скамью.
– Что? – он был озадачен.
– Например, о своем детстве. Или о том как впервые полюбили.
Токугава часто думал о Шинджу и сделал вывод, что между ним и этой поразительной женщиной всегда существовала какая-то связь. Что-то на протяжении нескольких лет упорно сталкивало их.
Так они теперь гуляли часто. Шинджу расспрашивала о родителях, о том времени, когда душа его еще не очерствела. Чтобы увидеть его таким, каким он уже сам плохо помнил себя.
– Как вы узнали? – однажды спросила она.
– Узнал о чем? О том, что мой сын появился на свет? Не все ваши служанки ненавидят меня так же, как вы.
Шинджу промолчала.
– Неужели для вас такая уж большая беда – встреча со мной? – вдруг спросил он. – Какое будущее вас ждало бы? На какие средства вы сейчас живете? Знаю, что отец оставил вам небольшое состояние после гибели мужа, но надолго ли его хватило? Не ровен час, все завершилось бы публичным домом.
Глаза Шинджу необычайно расширились.
– Как вы можете такое говорить? – воскликнула она.
Сегун уже и сам понял, что был слишком циничен. Он искренне жалел, что в очередной раз обидел эту красивую женщину, но извиниться не позволила гордость. С женщинами главное держать себя строго, думал он, иначе они начинают считать себя слишком важными. Хотя определенную грань нужно чувствовать. Излишняя грубость окончательно отвернет от него Шинджу. А то, что она еще может искренне полюбить его – он был уверен. Знал, что является видным и красивым мужчиной и что в сердцах многих женщин не раз поселял любовь.
– Так она и полюбила, – однажды сказала Ая, будто прочитав его мысли. – Только не вас, а того человека, которым вы были до того, как сняли маску.
К слову, о том периоде их отношений госпожа Хоши избегала говорить, словно до конца не могла смириться с мыслью, что Иошихиро Араи и сегун – одно и то же лицо.
Конечно, когда Шинджу поселили в этой комнате, помещение тщательно осмотрели на предмет всего, с помощью чего можно лишить себя жизни. Токугава предусмотрел любую возможность женщины навредить себе. Единственное, чему он не смог бы препятствовать, это если б она решила разбить голову о стену или заморить себя голодом. Хотя тогда бы пришлось ее связать и кормить насильно… Но, признаться, сегун видел, что какое бы строгое самурайское воспитание не дал ей в свое время отец, в Шинджу не было главного – бесстрашия перед смертью. Что скрывать – она явно совсем не по-японски боялась умереть. Но никогда бы не призналась в этом. Поэтому Токугава нисколько не опасался, что его пленница покончит с собой.
Как-то они сидели на большой скамье в замковом парке. Разговор не клеился, поскольку мысли Токугавы были где-то далеко и Шинджу это видела. Сегун был хмур и немногословен, в принципе, последнее за ним и так обычно водилось.
– Слышала, что изданный вами закон о запрете дзюнси[1] дает свои плоды, – заметила женщина. – А ведь сначала в это мало кто верил.
Токугава удивленно взглянул на нее. Явно никак не ожидал от Шинджу интереса к своей законотворческой деятельности. Он задумчиво посмотрел перед собой.
– Да, работает, – подтвердил после некоторой паузы. – Я думаю, не правильно это – вот так обрывать свою жизнь… Сколько достойных людей могло бы еще жить и работать на благо Японии. Я бы и сэппуку запретил, но, боюсь, не поймут. Еще не готовы.
Госпожа Хоши ничего не ответила. Лишь взглянула на него как-то мягко, в выражении красивых бархатных глаз промелькнуло нечто такое, что он никак не смог трактовать. Так и не понял, одобряет она его взгляды или нет.
В другой раз они гуляли под большим желтым зонтом и обсуждали живопись. Шинджу осторожно заметила, что любит работы известного ныне художника-пейзажиста Кацусико Хокусай. Она опасалась того, что ее собеседнику не интересна данная тема. Но оказалось, что Токугава прекрасно знает многих живописцев. Например, он отметил, что восхищается гравюрами Хисикава Моронобу и Судзуки Харунобу. Еще бы, с ухмылкой подумала госпожа Хоши, ощутив нечто вроде укола ревности, эти мастера славятся великолепным исполнением портретов гейш, а сегун, как всякий мужчина и искушенный ценитель женской красоты, наверняка любит поглазеть на красивых женщин. Когда она сказала это вслух, Токугава прекрасно расслышал в ее голосе едкий сарказм и вдруг чему-то рассмеялся, а потом то и дело искоса поглядывал на нее и весело хмыкал. Шинджу уже корила себя за глупый выпад, поэтому дела вид, что не замечает этого.
В прогулках и беседах время летело незаметно. И никаких намеков на ночи любви не было. Но чем ближе становились их души, чем отчетливее оба понимали, что это неминуемо произойдет. И уже предвкушали…
В тот день он должен был отправиться на остров Хокайдо, где вспыхнуло мелкое восстание айнов[2], но мучавшее его с ночи плохое предчувствие не давало сосредоточиться на делах. В последний момент Токугава отменил поездку и направился в крепость. Шинджу не ожидала этого, и тем радостнее была встреча.
Сегун вошел и ощутил, как две маленькие ладошки закрыли ему глаза. Он повернулся, прижал ее к себе, стал целовать. Они смеялись и дурачились. Но вдруг он посадил ее перед собой и серьезно сказал:
