Голос Вессема - Теа Сандет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я снова пролистала вперед.
«15 мая 65. 8.00 — уст. импл. Int-10/4 для № 117 и 118, пров. п/д уст. № 115 — узнать у Л. сост., R40 — если б/изм, неудачно. 9.00 — полигон. 19.30 — встреча с В.Д., Скай-бар».
Слова «п/д уст» и «неудачно» снова были исчерканы — видно, что-то тут доктора Лукаш сильно волновало.
«10 мая 65. Утро — сказать К., чтобы след. за показ. № 128. 11.00 — кофе с В.Д. 12.00 — полигон».
Видимо, этот полигон занял у нее весь оставшийся день, потому что больше ничего на двадцатое мая запланировано не было.
Двадцать первого мая было написано «NGSX, лаб.» и больше ничего — вероятно, этим все было сказано. Я перевернула страницу.
«12 мая 65. 9.00 — уст. стан. имп. для № 127, 10.00 — «Голос» для № 128. 14.00 — встреча с п-ком К. 20.00 — ужин с В.Д.»
Интересно, кто такой этот В.Д., подумала я. Ее парень? Каждый день она с ним встречалась. Я пробежала глазами страницы ежедневника. Через несколько дней инициалы уже были обведены в сердечко. Да ладно! Ей что, двенадцать лет? И как этот В.Д. на нее купился? С ее-то носом…
Я отложила ежедневник — скучно и ничего не понятно — и подошла к Ди.
— Что-нибудь новое? — спросила я. — Или их всех просто делали очень сильными?
— Нет, — ответил Теодор вместо Ди, бегло просматривая документы, — тут не только сила. Еще скорость реакции, устойчивость к перегрузкам, рефлексы, регенерация, какие-то фильтры в легких. Целая куча всего.
— А вот нечувствительность к боли им не сделали, — заметил Ди. — Поэтому тут указаны какие-то запредельные дозы наркоты…
— А чего у них такая высокая температура? — спросила я, сунув нос в его бумаги. — Болели, что ли?
— Нет, это из-за ускоренного обмена веществ, как я понимаю. Метаболизм у них, конечно, нечеловеческий.
— Представь, сколько они ели, — заметил Теодор.
— В каком смысле? — не поняла я.
— В прямом. С таким метаболизмом, с такой скоростью действий — им надо было постоянно есть.
— Что… есть? — спросила я, хотя в целом уже представляла ответ.
Об этом нам не рассказывали на расширенном курсе в заочной школе, но историй ходило много.
— Еще какая-то трансэмпатия, операторы… Но это я пока не очень понимаю, — сказал Ди, помолчав.
— Они начинали с простых имплантов солдатам. Самые ранние записи, вот эти тонкие папки — это пятидесятые. Обычные модификации тела, такие и сейчас разрешены. Они не слишком эффективные, и поэтому им добавляли все новые и новые. Вот этот Петер Варга, которого мы смотрели, это уже следующий этап. — Теодор посмотрел на меня. — Потом еще больше. Ты же понимаешь, к чему они в итоге пришли, да? — Он помолчал. — Одно тянуло за собой другое. Меняли что-то, и оказывалось, что остальное тело для этого не приспособлено. Посмотри на их глаза.
Вот чего мне не хотелось — так это смотреть на их глаза.
— Это чтобы не повредить сетчатку на высокой скорости. Приходилось вносить новые и новые изменения, и на все — свои импланты, для оперирования которыми мозг должен наизнанку вывернуться.
— А им… нормально было? — спросила я.
— Не было, — ответил Теодор. — Тут половина страниц — отчеты психиатров. И у всех по одной схеме. Сначала депрессивные состояния, потом сверхвозбудимость, потом дезиориентация, потом вообще хрен пойми что… Они тут пишут — мозг физически не приспособлен для управления таким количеством железа, да еще на таких скоростях, да с совершением таких действий, рекомендации — снять импланты. А как их снимешь, у них половина тела… Нет, порядком тут и не пахнет, психика у них поплыла быстро и основательно…
«Как у Анне?» — хотела я спросить, но вместо этого сказала:
— И как же они дальше? Когда кукуха поехала?
— Видимо, решили проблему, — ответил Теодор сдержанно и стал еще яростнее перелистывать страницы.
— Да уж, решили, — неожиданно подал голос Ди. — Вот, смотрите.
— Что это?
— Акты списания.
— Лампочек? — попыталась я пошутить, борясь с нехорошим ощущением.
— Всех этих людей.
Воцарилась пауза.
— В каком смысле — списания? — уточнила я.
— Тут внизу поздние документы, самый конец войны. Сперва они пытались решить… проблему. То, что здесь называется «трансэмпатия» — я не совсем понял, но у каждого такого… ну, у каждого вот этого был оператор, который его контролировал. То ли специальные импланты были у обоих, то ли что-то еще. Но их эмоции связывались, и оператор не давал совсем уж сорваться во что-то нечеловеческое, пока этот, ну, работает, — Ди упорно называл их «эти», потому что непонятно было, как их, в самом деле, можно назвать. Не хотелось вспоминать термины времен Сражения при Караге. — А остальное время их держали вроде как в отключке.
— И? — спросил Теодор.
— И, — нехотя продолжил Ди, — тут внизу протоколы от пятнадцатого мая шестьдесят третьего. А вот последняя папка в этом шкафу — от двадцатого июня.
— Ну и? — поторопил его Теодор.
— Радостокское соглашение, — ответила я вместо Ди.
Теодор все еще молчал, и я прикрыла глаза и зачитала по памяти отрывок расширенного курса по истории Гражданской войны:
— Двадцатого июня шестьдесят третьего в Радостоке лидер Альянса Свободы Феникс Фогараши и глава Северного союза Микаэль Виртанен подписали соглашение о запрете на радикальные модификации тела. Фогараши выступил с речью, впоследствии известной как Манифест Феникса. Военные врачи и ученые Правительства Станислава Галаша, в частности, Денеш Ковач, Лео Вук, Драгослава Вранич, Эва Катона и Александр Местер, были осуждены и признаны виновными в бесчеловечных экспериментах над военнопленными и мирными гражданами. Северный союз поддержал Альянс, и исход войны был предрешен. Через три месяца состоялся суд над лидерами…
— Да чтоб мне сдохнуть, — перебил меня Теодор.
— Короче, пока Фогараши толкал речугу, доктор Амелия Лукаш вовсю сворачивала проект «Эхо», — резюмировал Ди. — Свернули всех, и операторов, и этих. Чего тянули-то, непонятно.
— Они ждали, — поняла я. — Смотрели, наверное, прямой эфир. Я не знаю, там был прямой эфир? Или ждали звонка. Чтобы убедиться, что Северный союз точно за нас впишется и они… вот эти… Измененные… не понадобятся. Я хочу на воздух.
Оттолкнув Теодора, я кинулась к выходу из лаборатории, опасаясь, что меня стошнит. Пробежав по коридорам и каким-то чудом не заплутав, я протиснулась через щель в стене, ободрала локти, наконец оказалась снаружи и села прямо на землю.
Солнце было еще высоко — мы провели в лаборатории часа три, не больше. А казалось, что месяц. Я включила сканер, поводила из стороны в сторону
