«Операцию «Шторм» начать раньше - Николай Иванов

Владимирович Андропов, министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко и министр обороны СССР Дмитрий Федорович Устинов — лица, юридически ответственные за принятие любого решения на государственном уровни, вновь соберутся обсудить возникшую ситуацию. Снова «проговорят» те моменты, что уже обсуждали 8 декабря.

Незримо присутствовал Суслов с его идеологическим раскладом проблем: по крайней мере

Брежнев несколько раз ссылался на его мнение. Но на этот раз был более настойчив Андропов:

— Если я отвечаю за государственную безопасность страны, то обязан предупредить, что ситуация в Афганистане начала развиваться вне нашего контроля. Лучше самим проложить русло для развития афганской истории.

Так, собственно, Андропов вкупе с предостережениями Суслова сказал «а» вводу войск.

— Как началась подготовка контингента? — поинтересовался Брежнев у Устинова.

— Устные предварительные распоряжения отдал. Если будет решение — войска подготовятся в кратчайший срок.

Устинов своей исполнительностью сказал «б».

Ничего не возразив, Громыко сказал «в».

Точку поставил Брежнев:

— Ну что ж, Дмитрий Федорович, считай, что ты получил решение Политбюро. Действуй более решительно.

На следующий день, 13 декабря, в Генеральном штабе будет создана оперативная группа по развертыванию 40 й армии. Под руководством генерал полковника Ахромеева группа вылетит в

Ташкент и Термез. Вскоре ее возглавит заместитель министра обороны маршал Сергей

Леонидович Соколов.

13 декабря командующий войсками Туркестанского военного округа генерал полковник Юрий

Павлович Максимов вызовет своего первого заместителя генерал лейтенанта Юрия

Владимировича Тухаринова и поручит согласно его должностным обязанностям приступить к командованию новой армией.

Это не было еще приказом на ввод войск — на своей территории правительство и министерство обороны могли распоряжаться своими войсками как считали нужным.

Но это все равно уже была грань, которую, долго сопротивляясь, но тем не менее все же переступило советское руководство. Не хватило той политической мудрости, той ее толики, которой, собственно, частенько недоставало руководству страны в период правления Брежнева.

Члены Политбюро были сначала идеологами, а уж потом, не увидев политического решения, не желая утруждать себя этими поисками, сдались обстоятельствам и обратились к армии. Когда же политик прибегает к силе, он кончается и умирает как политик… Брежнев, Андропов, Громыко и

Устинов как политические лидеры умерли именно 12 декабря. Теперь они оставались заложниками обстоятельств, которые сами же и создали. Политическая акция свершилась, и военным теперь ничего не оставалось, как провести крупномасштабную военную операцию с наименьшими жертвами.

Наконечником стрелы, нанесенной на карту Афганистана, Андропов определил два отряда из законспирированной даже в самом комитете группы «А» — «Зенит» и «Гром». Сформированные еще в 1974 году как группы «антитеррора», они владели таким искусством по захвату любых объектов, что председатель КГБ изначально верил в успех операции.

Единственное, чем подстраховался, — это назначил над «Зенитом» (командир майор Семенов) и

«Громом» (майор Романов) единого командира — полковника Бояринова Григория Ивановича, Батю, опытнейшего работника, в свое время партизанившего еще в лесах Смоленщины.

Впрочем, войска еще не вошли. И они еще могли не войти, случись у самих афганцев все так, как было задумано 16 декабря. Однако не получилось.

А пока Устинов распорядился отозвать из Кабула Заплатина, а Громыко — дать шифрограмму в

Нью Йорк Трояновскому — советскому представителю в ООН и Совете Безопасности.

8 декабря 1979 года. Москва.

Припорошенная снегом, разрумяненная от мороза, русоволосая и улыбчивая, Оля Заплатина телефонный звонок в этот день услышала, открывая входную дверь. Словно кто то знал ее распорядок дня и ловил именно между двумя и четырьмя часами, когда она прибегала с работы собрать конспекты, перехватить чего нибудь из холодильника и мчаться в институт. Подумалось о Вале Зубовой, которой обещала позвонить насчет записи в парикмахерскую, и, на ходу расстегивая дубленку и сочиняя извинения — и вправду ведь день забит до предела! — добежала до телефона.

— Да а, слушаю.

— Ольга Васильевна? — услышала она незнакомый мужской голос. Значит, от папы.

— Да, — торопливо ответила она, радуясь тому, что услышит новости от родителей и — все мы не без греха — что звонок не от Вали. Завтра уж точно сделает все, что обещала.

— Заплатина Ольга Васильевна? — старались утвердиться на том конце провода.

— Заплатина Ольга Васильевна, — подтвердила она с улыбкой: заинструктировал же папа.

Посмотрелась в зеркало, сняла гребешок, тряхнула головой, сбрасывая с волос бусинки растаявших снежинок. Вообще то ей самой тоже уже можно подумать о парикмахерской.

— Это звонят из Генерального штаба, — собеседник сказал это и дал несколько секунд, чтобы она, как шутил отец, успела сделать «глазки домиком», удивленно вопросительно подняв брови: надо же! Обычно папины сослуживцы не говорят, откуда они, просто передают приветы, и все… — Ольга Васильевна, — теперь уже с нажимом повторил звонивший, и Оля, еще ничего не зная, тем не менее мгновенно ощетинилась против такого тона. Таким тоном приветы не передают. — Скажите, вы хотели бы встретиться со своим отцом?

Господи, о чем разговор.

— Конечно хочу.

— Но дело в том, что в интересах службы… Словом, мы должны срочно вызвать его в Москву, но нужно, чтобы это якобы исходило от вас. Что не мы вызываем, а вы просите с ним встречи.

Вы — дочь военного и должны нас понять.

Она пока не понимала, ей еще трудно было перестроиться в своих мыслях, но почему то кивнула. Спохватившись, сказала «да». Видимо, служба отца в самом деле отложила свой отпечаток: раз надо, значит, надо.

— Вам надо бы подъехать сюда, к нам.

Она опять кивнула. Волосы упали на лицо, она отбросила их назад, но они упали опять, и она машинально, словно собираться и ехать нужно было прямо сейчас, вновь прихватила их гребешком. И то ли этих мгновений хватило, то ли пришло время простого удивления, но она подумала: а почему все таки они сами не могут его вызвать? Что за секретность, неужели нельзя обойтись без этого? Впрочем, это же армия, наверное, так и должно быть…

— Вам будет заказан пропуск, мы встретим вас около часового. Знаете как ехать?

— Знаю.

— Ждем вас в понедельник в девять утра. До свидания.

Не спросили, свободна ли она в это время, уверены были в ее согласии. Да, надо ехать.

Конечно же, надо ехать. На месте и узнает все подробности. Хотя нет, подробностей ей как раз и не сообщат, но главное… главное… А что главное? Главное — папа с мамой с ума ведь сойдут, пока узнают всю правду. А когда узнают?

О, эти телефонные звонки. Мы зависим от них почти полностью, потому что именно они заставляют нас менять свои планы, они с необыкновенной легкостью играют нашим настроением, предписывают или предлагают нам куда то ехать, делать то, чем минуту назад и не помышлял заниматься. Они становятся действующими лицами в наших судьбах, останавливают нас, уходящих из дома, на пороге, зовут из кухни, будят по ночам, и, пока мы думаем, кто это нас вспомнил, звонки зовут и притягивают к себе. И мы — вспомним, что иной раз против своего желания разговаривать с кем бы то ни было, против своей воли, — поднимаем трубку. И тем самым делаем, как потом часто оказывается, очередной зигзаг в своей жизни. А иногда и в чужой.

Нельзя сказать, что Оля Заплатина спала тревожно: в восемнадцать лет, наверное, только любовь может родить ночную тревогу. Но утром встала настороженная, притихшая. Притихшей была и заснеженная, еще окончательно не проснувшаяся Москва за окном. А вообще то нет: дворники скоблили тротуары, прогревались вытянутые вдоль тротуара автомобили. День начался, и Оля, спохватившись, глянула на часы: до Генштаба добираться не меньше часа; пока там всякие пропуска, проверки — лучше выехать пораньше.

Ее встретили прямо у дверей, лишь только она протянула пропуск и паспорт часовому, — Ольга Васильевна? — стоявший рядом с солдатом подполковник заглянул в паспорт и, убедившись, что не ошибся, помог снять дубленку, а потом жестом руки открыл доступ на широкую мраморную лестницу с красным ковром посредине ступенек: — Прошу.

Оля замешкалась, выбирая, где ей идти — то ли по ковру, то ли сбоку, у перил. Хотела схитрить, посмотреть, Как будет идти подполковник, но тот не трогался с места, ожидая ее. Выбрала узенькую полоску по краю ковра. Стараясь не заступать за нее, пошла наверх.

От волнения — куда от него деться, не каждый день в Генеральный штаб приглашают, — а также быстрого подъема по лестнице стало жарко. Захотелось остановиться, отдышаться, привести и себя, и мысли в порядок. И подполковник, словно поняв ее желание, стал останавливаться, здороваясь и перебрасываясь фразами со встречными на этаже. Оля и отдышалась, и даже поправила прическу — да, Валечка, вот тебе и парикмахерская, узнаешь — ахнешь, с кем твой звонок спутала, но ее спутник стал останавливаться все чаще, разговаривать — дольше, и ей уже стало казаться, что она совершенно никому не нужна здесь. Что исчезни она сейчас — и ничего не случится. Впрочем, она не могла и сказать, как должны были принимать ее в Генеральном штабе, она не то что ни разу не заходила в эти стены — ухитрилась ни разу в жизни не пройти мимо этого желтого здания по улице, хотя оно и стоит практически на Арбате. Но чувство одиночества, нет, не одиночества, а обреченности, хотя тоже нет, не обреченности — чужеродности, отторгнутости от этого мира, хотя она и не стремилась в него, ощущалось все сильнее. Благоговея к отцу, а значит, и к его работе, к среде, которая его окружает, сейчас она не могла перебороть в себе непонятное, необъяснимое чувство недовольства армией, ее порядками.