Экскременты космических лосей - Крюк

Иннокентий укоризненно покосился на друга. Спустя некоторое время все четверо оказались в пищеблоке – крупном помещении, которое состояло из множества небольших секций. В каждой из них стояли стол и несколько стульев. Между секциями находилась транспортная лента; теперь она была неподвижна. Где-то вдалеке виднелась пустая раздаточная. Похоже, елдыринцы были одни на весь пищеблок.

– Ну вот, пришли, – сказал Иннокентий, усаживаясь неподалёку от выхода.

Спутники последовали его примеру. Любознательный Дюндель проверил, насколько плотно прикручена мебель.

– А ты, я вижу, снюхался с партизанами, – проговорил Антоха, оглядывая дядьку. Вместо никчемного алкаша перед ним сидел новый человек.

– Да уж… – усмехнулся Гоблинович. – Я и сам никогда бы не подумал, что окажусь в отряде.

Вспомнив давнюю ссору, Антоха устыдился.

– Ты прям боец, – шутливо произнёс он, пытаясь скрыть смущение.

– Какой там боец? – скромно возразил Иннокентий. – Так, снаряды подношу…

Он рассказал племяннику о том, что после космического сражения их с Бабельянцем увезли на какую-то далёкую базу. Елдыринцы сообщили партизанам всё, что знали об экскрементах космических лосей. Пленников больше не считали имперскими шпионами, однако вовсе не спешили отпускать. Через несколько дней Гоблинович попросил «сто грамм». Качкоид, который дежурил у каюты елдыринцев, послал гостя по известному адресу. Несколько дней подряд Иннокентия лихорадило; во рту было сухо и неимоверно хотелось пить. Сердце учащённо билось – так, что невозможно было оставаться на месте – и тогда бедняга ходил по камере, как пойманный зверь. Не зная, как прекратить страдания, он пытался отвлечь себя книгой. Иногда ему даже удавалось погрузиться в сюжет настолько, чтобы не чувствовать болезненного озноба. Потом он всё же приходил в себя, и пытка усиливалась.

В конце концов, Гоблинович снова потребовал выпить. Охранник едва ли отреагировал на просьбу.

– Сжалься, человече! – умолял елдыринец. – Надо мне, понимаешь?

С каждым днём ему становилось только хуже. Зверея, он проклинал всех: племянника, партизан, Бабельянца… А больше всего Иннокентий злился на себя. Опасаясь расправы, старик попросился в другую каюту. Оставшись в одиночестве, Гоблинович страдал от ощущения безысходности. Его мучили кошмары, и он почти не спал. В конце концов, отчаяние достигло высшей точки – и тогда он стал биться в стены своего изолятора, крича и требуя поговорить с Хельмимирой…

В какой-то момент дверь каюты неожиданно открылась. На пороге стоял Исаак.

– Ты, дружище, присел бы, – тихо сказал качкоид, заходя внутрь.

От неожиданности Гоблинович бессильно съехал вдоль стены. Устроившись на табурете, Исаак спокойно и доходчиво объяснил елдыринцу, что он болен и ему нужна помощь.

– А если не захочешь лечиться, – дружелюбно добавил качкоид, – я тебя головой о стол приложу…

Вскоре Гоблиновича доставили в медицинский отсек. Некоторое время он находился там под присмотром. Когда, наконец, Иннокентий снова оказался в каюте, он чувствовал себя намного лучше. Терапия продолжалась, но уже «на дому». Единственным развлечением для Иннокентия были тексты. Партизаны охотно давали своим пленникам читать запрещённую литературу.

Однажды к нему вновь зашёл Исаак. Он принёс новости об Антохе и Дюнделе: якобы тех держали в лагере для военнопленных и инакомыслящих. Гоблинович обрадовался: ребята были живы. Впрочем, Исаак отметил, что информация неточная, а проверить её почти невозможно. Слово за слово – и суровый качкоид разговорился с пленником. Сначала обсуждали древних авторов, потом – современную жизнь. Уходя, Исаак обещал похлопотать о том, чтобы елдыринцев поскорее выпустили.

Когда Иннокентий как следует восстановился, к нему вернули Бабельянца. Оказалось, что всё это время партизаны допрашивали старика о Кривоцице и Пищимухе. За вкусный паёк, мирный сон и лекарства Бабельянц охотно сотрудничал с людьми Хельмимиры.

– Я думаю, они за какахами поедут, – рассудил дед. – Плакали, Иннокентий, наши денежки…

Вскоре пленникам позволили передвигаться по блоку без охраны. Тогда же они впервые узнали, что означает фраза «добывать чистый энтузиазм». «Этот материализатор – просто казнь египетская!» – сетовал Бабельянц. Однако, несмотря на возраст, из него всегда получали на удивление много жизненной энергии.

Когда Исаак пришёл снова, они с Иннокентием долго беседовали, и между ними возникло подобие дружбы – так, по крайне мере, хотелось бы думать пленному елдыринцу. Однажды Гоблинович рассказал качкоиду историю своего падения. До этого он ни разу не задумывался о том, как докатился до жизни горького алкоголика. Теперь, наконец, ему становилось ясно, что причина не только в отсутствии воли и перспектив… Сама жизнь в Старокозлищенске словно бы толкала людей за черту. Как можно верить в светлое будущее, когда вокруг только грязь, хамство, безграмотность?

– Иногда мне кажется, что у нас тоже действовала какая-то Программа Всеобщей Дебилизации, – признался Иннокентий.

Слушая их разговор, Бабельянц тоже похвастался тем, что распространял запрещёные книги. В порыве откровенности Исаак признался, что из первого запоя его вытащила Хельмимира… И из второго тоже.

– Я-то сразу смекнул, что они трахаются! – довольно заметил хитрый дед, обращаясь к Антохе и Дюнделю.

Спустя некоторое время Гоблинович вызвался помогать партизанам. Сначала ему доверяли только самые несложные занятия. Попутно он читал и даже начал писать своё произведение – небольшую пьесу под названием «Шла бы она лесом, эта Депрессия». Главная героиня – девушка по имени Депрессия – действительно шла по лесу и, словно Колобок, попадала в различные нелепые ситуации. Многие из партизан не понимали, что означает слово «лес», и приходилось объяснять на пальцах.

Потом Гоблиновичу доверили более высококвалифицированную работу – собирать чистый энтузиазм. Он так расположил к себе космических партизан, что ему позволили учиться пилотировать. Однажды он даже помогал технику боевого корабля во время битвы.

– Так-то, ребятки, – заключил Иннокентий. – Теперь у меня новая жизнь…

Антоха и Дюндель изумлённо слушали его историю. Оба парня были под впечатлением – и одновременно думали о том, следует ли рассказывать правду о «лагере для военнопленных и инакомыслящих». Партизаны вряд ли простили бы им генеральское гостеприимство… А самым страшным было то, что спьяну ребята выдали секрет космических фекалий Марго и Фриде. «Хоть бы пронесло!» – с надеждой думал Антоха.

Внезапно посреди тишины раздался резкий, высокий сигнал коммуникатора. Звонила Стефания.

– Дядя Кеша, вы в пищеблоке? Я иду к вам!

Сердце Дюнделя забилось чаще. Спустя некоторое время Стефания показалась в дверях столовой, и Гоблинович помахал ей рукой. Заметив его и остальных елдыринцев, она двинулась по направлению к ним – уверенная и бойкая. Дюндель смотрел и не мог насмотреться: это была всё ещё она, его Гвендельфина, и он любил её даже больше, чем красотку-блогершу.

– Как идут дела? – спросил Иннокентий.

– Всё хорошо, – ответила Стефания. – Но во втором стерильном блоке вышел из строя сепаратор вещества. Нужен чистый энтузиазм…

– Не надо! – заорал