Костер для инквизитора - Александр Мазин

Факелы снова горели ровно. «Еще, еще, еще…» – страстно бормотали рядом. «Ах-хар-ххар…» – хрипел женский голос. И вдруг, как по команде, все голоса стихли. А еще через мгновение громоподобный бас Адаманта разорвал тишину:

– Убейте его!

Ласковин содрогнулся – голос «патриарха» был страшен.

Тут же топот множества ног, отрывистые возгласы. «Подруга» Ласковина вскочила на ноги, привстала на цыпочки, чтобы лучше разглядеть. Ласковин же видел только ее ноги: напряженные икры, бедра, округлившиеся светлые ягодицы… И красный локоть идола.

Вошь глядел на представление целую минуту. В другие времена он сам принимал участие в похожих играх. Но не в этой. Эта была неправильной.

Вошь шагнул вперед. Он смотрел на своего противника, и ему было весело. Что тот может противопоставить Вошу? Только дерево. Мертвое дерево.

Адамант (лет двадцать назад его звали Виктором) увидел первым. И узнал сразу. Он всех узнавал сразу. Своих и чужих. Но этот – хуже, чем чужой. Этот – Враг. Адамант взглянул на образ того, в ком черпал силу. «Неужели ты допустишь?» Его дети в служении, сыновья и дочери Истины, поднимались, чтобы уничтожать. Молодые, сильные, красивые, плоть от плоти своей земли…

– Убейте его! – крикнул Адамант.

И голос его был услышан. И воины устремились на врага. И враг…

Вошь презрительно усмехнулся. Когда между ним и голыми дураками, размахивающими палками, осталось шагов двадцать, он выдернул из-за спины автомат и нажал на спуск.

Адамант не успел их остановить. Он вообще ничего не успел за эти несколько наполненных грохотом и смертью мгновений. И в паузе, потребовавшейся убийце, чтобы сменить магазин, Адамант тоже ничего не успел. А потом пули настигли и его.

Ласковин услышал выстрелы и визг пуль. Одна угодила в колено идола, и отскочившая щепка упала Андрею на живот. Девушка подпрыгнула и истошно завизжала. Не она одна. Грохот выстрелов внезапно смолк. И тут же возобновился. Ласковин изогнулся и попытался связанными ногами подсечь вопящую дурочку. Не успел. Пуля опрокинула ее раньше. Девушка упала на Андрея, забилась беспомощно и через пару секунд затихла. Шкура под Ласковиным стала теплой и липкой.

Автомат зарявкал короткими очередями, а потом и вовсе одиночными выстрелами. Через бесконечно длинный промежуток времени Ласковин увидел ноги стрелка. Тот не спеша двигался к идолу, вот он перешагнул через чье-то тело, повернулся. Грохнул выстрел. Вот он рядом. Нога, обутая в высокий армейский ботинок, сдвигает мертвое тело девушки. Воняющий гарью ствол смотрит Ласковину в лоб. Целую секунду. Затем отодвигается, и Андрей узнает стрелка.

– Вошь!

– Ну!

Вошь ухмыляется. Исполосованное черным лицо, белые ровные зубы. Вошь доволен. Пинок каблуком, и голая кукла, все, что остается даже от самой красивой женщины после смерти,– скатывается на шкуры. Вошь перерезает веревки, но способность двигаться не сразу возвращается к Ласковину. Вошь, впрочем, не теряет времени даром. Гремит еще несколько выстрелов. Когда Андрей наконец поднимается на ноги, Вошь возвращается.

– Ты убил всех? – спрашивает Андрей, и голос его дрожит.

Вошь качает головой.

– Двое в углу, в отрубе, связанные – не из этих. Твои?

Ласковин, с трудом передвигая ноги, обходя трупы, идет в указанный угол.

– Да,– говорит он.– Мои.

Наташа и Зимородинский.

– Я так и понял,– кивает Вошь и показывает стволом автомата: – Там душ. Иди, смой с себя.

Ласковин смывал с себя чужую кровь и пытался осмыслить происшедшее.

Он свободен. Он и Наташа. И Зимородинский. Зато несколько десятков человек, из которых почти половина – женщины, мертвы.

«В Чечне убивают больше,– попытался он успокоить сам себя.– А это тоже война».

Не полегчало.

Спросить себя: «Поменял бы свою смерть на их жизни?»

Только честно, парень!

«Да,– сказал себе Ласковин.– Поменял бы».

Ему очень хотелось верить: так оно и есть.

«Да, поменял бы. Но только свою. Если бы они не тронули Наташу».

Но кто говорит о жизни? Жизнь – это бурая от крови вода, стекающая по бурому кафелю. Не строил бы он из себя целку, сыграл в их блядские игры, и девушка с ласковыми руками снова заплела бы косу и уехала домой. Живая.

Ласковин выключил воду. Всё, проехали. Мертвые мертвы. Пора позаботиться о живых. Подобрав чью-то рубаху, Андрей вытерся и отправился искать собственную одежду. Все-таки одну мысль он упорно не желал замечать. Потому что иначе ему придется убить самому. Того, кого убивать совсем не хочется.

Вошь возился около идола. Но веревки на Зимородинском и Наташе он уже перерезал. Андрей присел рядом: дышат ровно. Спят. Наверняка та дрянь, которую Наташе вкололи вчера. На подбородке девушки – характерный кровоподтек. Ударила какая-то сволочь. Гнев возник и растаял. Обидчик уже получил свое. И даже сверх того. «Сражалась моя девочка,– с нежностью подумал он.– За меня сражалась. Теперь спит. И Слава спит. Он тоже сражался за меня… и проиграл. А выиграл… Кто?»

Подошедший Вошь крепко взял его за плечо:

– Не шевелись.

Короткий болезненный укол, жжение под кожей.

– Взбодрит,– сказал Вошь.– Понесешь девушку.

– Мы что, так и уйдем? – спросил Андрей.

– Хочешь пошарить у них в закромах?

Ласковин покачал головой. Он имел в виду другое.

– Похороны будут пышными,– свирепо произнес Вошь.

И вдруг, сорвав с плеча автомат, выпустил очередь в голову идола. Ласковин услышал, как, взвизгнув в воздухе, врезались в дерево пули. Красный гневный лик искромсали белые неровные оспины.

– У нас старые счеты,– свистящим, недобрым голосом объяснил Вошь.

Ласковин не понял. Или сделал вид, что не понял.

– Так его не свалить,– буркнул он.

– Вот это точно! Бери девушку и пойдем.

Без особых усилий Вошь вскинул на плечо, мешком, Зимородинского и зашагал к выходу. Андрей бережно поднял Наташу. Вколотое снадобье уже подействовало – его больше не шатало. Красный деревянный истукан злобно смотрел им вслед.

Внизу на дороге выстроилась цепочка машин. Ласковин узнал «жигулек» Зимородинского, спустился, с облечением усадил Наташу на снег, спиной к дверце. Девушка глубоко вздохнула, но не проснулась. Вошь проделал то же самое с Зимородинским.

В кармане у Славы нашлись ключи. Ласковин открыл машину. Вдвоем они устроили спящих на заднем сиденье. Ласковин завел мотор, собрался ехать…

– Погоди,– остановил Вошь.– Еще несколько минут.

Приглушенный удар грома. Спустя мгновение машину слегка качнуло, потом еще раз. Из взломанного люка выбросило пыльный клуб. Снег вокруг почернел.

– Я сказал: пышные похороны,– удовлетворенно произнес Вошь.– Теперь можешь ехать.

Прохов встрепенулся – кто-то на него глядел. А-а-а… Красавица с портрета. Не понравился ей Сергей Прохов, сразу видно. Еще бы, Проховы – не какие-нибудь Вяземские-Салтыковы. Черная кость. «Зато,– подумал Сергей,– не немцы и не татары – чистый славянский корень». Так наставник сказал. Значит, так и есть.