Колодец пророков - Юрий Козлов

Генерал Сактаганов — он лично пилотировал ведущую машину — немедленно приказал эскадрилье изменить маршрут, приготовиться к прицельному — обычными бомбами — бомбометанию по пансионату ЦК Белорусской компартии в Беловежской Пуще.

В тот день — день исчезновения «ядерного» чемоданчика — в России не было наземных и воздушных сил, способных помешать генералу осуществить задуманное. В войска, расквартированные на Украине и в Белоруссии, шли противоречивые, взаимоисключающие распоряжения. Во второй половине дня военная связь между ними и Москвой вообще была прервана.

Лететь до цели эскадрилье оставалось примерно час. Атаковать истребителями или ракетами «земля — воздух» начиненные ядерными и обычными бомбами тяжелые бомбардировщики Ту-23 было чистым безумием. Главком ПВО Западного военного округа вышел через спутник на министра пока еще союзной обороны. Министр связался с президентом СССР. Тот лично переговорил с генералом Каспаром Сактагановым, ведущим эскадрилью Ту-23 над неприютным заснеженным Полесьем. Присутствовавшие при разговоре утверждали, что, внимательно выслушав монолог первого и последнего президента СССР, генерал Сак послал его на х…

Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы поднятый с постели генерал Толстой не распорядился применить абсолютно засекреченное, а потому явившееся полной неожиданностью для пилотов Ту-23 атмосферное метеорологическое оружие.

Когда ведомая генералом-гулийцем эскадрилья вышла на цель, Беловежская Пуща оказалась затянутой тройным слоем облаков. Над Белоруссией разразилась невиданная — с шаровыми молниями — зимняя гроза. На бомбардировщиках немедленно отказала практически вся электроника. Генерал Сактаганов отдал приказ самолетам уйти из-под грозового фронта, возвращаться на базу. Свою же машину посадил на базе морской авиации под Клайпедой. Базу уже не первый месяц пикетировали объявившие себя независимыми литовцы. В тот зимний день, точнее, вечер они прорвали оцепление и носились по взлетно-посадочной полосе, выкрикивая угрозы небу и размахивая желто-зелено-красными знаменами.

Внезапно появившийся в небе в реве двигателей и свете прожекторов, как трубящий ангел мщения поруганного СССР, бомбардировщик генерала Сактаганова, надо думать, немало их перепугал.

Командир базы успел получить шифровку, предписывающую задержать опасного государственного преступника, но не сумел, а может, не захотел выполнить приказ вышестоящего начальства, которое в свою очередь не разрешало ему применить силу, чтобы защитить базу от бесчинствующих литовцев.

Следы генерала Сактаганова затерялись в Литве.

Разорванный в клочья (если верить сообщению службы новостей) прямым попаданием танкового снаряда, генерал Сактаганов прославился (вошел в историю) как злейший ненавистник и разрушитель России, хотя в действительности оказался единственным военным, пытавшимся спасти СССР, за что, собственно, и был объявлен опасным государственным преступником.

Генерал Толстой по прошествии времени рассказал Илларионову, как был изумлен президент СССР, когда узнал про секретное метеорологическое оружие, с помощью которого удалось шугануть из белорусского неба обезумевшего гулийского орла. Уступая престол российскому коллеге, союзный президент потребовал в обмен на ядерную кнопку документацию на метеооружие и право на продажу ноу-хау американцам. Российский президент с утра тяжело соображал, а потому согласился. Как он объяснял потом (когда уже ничего нельзя было изменить), он думал, что речь идет о воздушных шарах — аэростатах, — с которых из специальных пушек снайперы в тулупах и меховых ушанках расстреливают облака. Приближенные берегли его здоровье. От российского президента (в особенности от его семьи) скрывали цену, которую получил за метеооружие бывший союзный президент. В сравнении с ней деньги, полученные за вывод из Германии советских войск, были сущими чаевыми.

…Когда Илларионов предложил генералу Толстому поступить так же, как некогда американцы с метеооружием, — купить у Джонсона-Джонсона ноу-хау, позволяющее программировать и получать нужные результаты выборов, старик горько рассмеялся: «Сынок, невозможно приобрести новое в обмен за старое, живое за отжившее, качество за количество. Да, конечно, конец света подготавливается с помощью денег, но благая весть о его конкретной дате за деньги не покупается…»

— За что же она покупается? — поинтересовался Илларионов, смутно чувствуя правоту генерала Толстого.

— Давно ли ты был в Парке Победы на Поклонной горе? — полюбопытствовал генерал Толстой. — Или ты туда не ходишь?

— Был и совсем недавно. — Илларионов, как и многие москвичи, приехал в парк посмотреть на сорвавшуюся со шпиля, рухнувшую со стометровой высоты золотокрылую Нику — загадочное творение грузинского монументалиста, по странному стечению обстоятельств полюбившегося московским властям.

Ника, по счастью, упала ночью. Человеческих жертв не было, если не считать десятка не в добрый час коротавших там ночь бомжей. Вместе с Никой на гранитный стилобат свалился и один из трубящих купидонов, причем труба, как стрела, насквозь пронзила отнюдь не его сердце, но головы сразу трех несчастных бомжей. Другой купидон остался на накренившемся шпиле и теперь напоминал не возвещающего победу вестника, но вздернутого за ногу на виселицу (была в Средние века такая казнь) гонца, принесшего горькую весть о поражении.

— Значит, ты видел там роликобежцев? — уточнил генерал Толстой.

Еще бы Илларионов их не видел.

Москва в начале XXI столетия считалась всемирной столицей роликобежцев, как в свое время Катманду столицей хиппи. Неведомая сила ставила самых разных — не только молодых и спортивных, но и седых старцев с синими подагрическими ногами, почтенных матерей семейств, китайцев, негров, а однажды кошерный еврей в лапсердаке, кипе, с развевающимися на ветру пейсами вылетел с неприметной боковой аллеи и чуть не сбил с ног Илларионова, — людей на ролики и гнала, гнала их, как перелетных птиц, по асфальтовому небу Москвы.

— Каждому, кто их видел, совершенно очевидна тенденция, — сказал генерал Толстой. — Но тенденция — это, так сказать, рациональное зерно. Есть еще и иррациональное, прорастающее в виде внезапного и совершенно неожиданного на первый взгляд превращения. Сколько бы ты заплатил за то, чтобы я сообщил тебе точный день и час превращения роликобежцев?

— Столько же, сколько за то, если бы вы мне сообщили точный день и час превращения развитого социализма в коммунизм. Ни копейки, — ответил Илларионов. — Во-первых, я не понимаю, о каких тенденциях, рациональных и иррациональных зернах вы говорите. Во-вторых, меня абсолютно не интересует поле, на котором произрастают эти зерна, то есть роликобежцы. Плевать я хотел на роликобежцев. Вспомните, как мы все мучились, когда Москва была столицей ротвейлеров и бультерьеров. И ничего. Куда подевались ротвейлеры и бультерьеры?

— Напрасно это тебя не интересует, сынок, — искренне огорчился генерал Толстой. — Кто такие роликобежцы? Передовой отряд человечества — крысы, бегущие с пока еще не тонущего корабля, дельфины, чувствующие приближение цунами, без видимых причин уплывающие прочь от берега. Ты еще вспомнишь мои слова, сынок, когда, проходя по Парку Победы, увидишь… голых роликобежцев!

— Голых роликобежцев? — Илларионов никогда не знал наверняка — издевается над ним генерал Толстой или он просто сошел с ума? Впрочем, чем дальше, тем очевиднее Илларионову становилось, что генерал Толстой, сойдя с ума, издевается над ним.

— Как ни горько признавать, сынок, — вздохнул генерал Толстой, — но человечество по сути дела стопроцентно, законченно выразилось, точнее, выразится в образе голого роликобежца. Что есть прогресс, сынок, если отбросить демагогию о свободе, равенстве, братстве и счастье народов, а также научно-технической революции? Всего лишь возможность быстро перемещаться в пространстве, демонстрировать и созерцать обнаженное тело. Только кто купит мое открытие, мое ноу-хау за деньги? Разве какой-нибудь редактор, чтобы поместить снимок голой девушки на роликах на первой полосе газеты… Я так тебе скажу, сынок: кого интересуют деньги, те не интересуют нас — это люди прошлого; кого же интересуют роликобежцы, а Джонсон-Джонсон из их числа, тех не интересуют деньги. За сведения о новом, сынок, существует единственная плата — сведения о новейшем.

Илларионов ни к селу ни к городу вспомнил, как пресс-секретарь президента России вдруг на каком-то брифинге заговорил… по-польски. Сначала все изумились (неделю, наверное, газеты писали об этом инциденте), а потом как-то успокоились, и журналисты на пресс-конференциях в администрации президента, ломая язык, обращались к пресс-секретарю уже только по-польски. Даже с президентом (страшном в своем гневе) наглец осмеливался говорить по-польски, и тот, не знавший польского языка, долго размышлял над словами пресс-секретаря, не помышляя его уволить или, на худой конец, отправить послом в Польшу.