В МАРЕВЕ АТОЛЛА (Сборник НФ) - Михаил Васильев

Это оказалось мучительно трудным. Топор не слушался неумелых рук и часто ударял вместо ножа по подложенному под него камню. Стал ударять слабее. Работа пошла медленнее. Но к лучшему: раза два вместо топора он ударил по пальцам, державшим нож, чтобы не соскакивал с камня от удара. Это было очень неприятно: резкая боль пронзила его, ногти посинели.

К закату солнца он уже с удовольствием мог отметить, что дело продвигается: конец ножа стал напоминать сверло или шило, что ли. Он не очень твердо помнил вид и название этих древних инструментов, которые видел когда-то в музее.

Наступила темнота, правда, неполная. Но звезды и узкий лунный серп давали слишком мало света, чтобы можно было продолжать работу.

Почувствовал усталость, сонливость. Уснул.

Проснулся, когда наступило утро. Легкий холодок заставил поежиться, но был приятен. Солнце, очевидно, уже поднялось над горизонтом, но об этом можно было судить только по отсветам, ложившимся на самые нижние части стволов. Звонко, с еще не растраченной за день энергией перекликались птицы.

Веселее стало, но только на несколько минут, пока полным сознанием не вернулся к действительности. Пальцы еще слегка болели после вчерашнего, но работать можно было.

И вот — остроконечный инструмент готов, Он полюбовался делом рук своих, хотя и видел, что инструмент весьма примитивен, выглядит аляповато. Однако испытал новое, доселе совершенно неизвестное ему чувство: удовлетворение от того, что сам сделал что-то нужное, полезное, хотя бы только для себя самого.

Кончив эту работу, он призадумался. Теперь надо проделать отверстие в сохранившейся части стенки кастрюли — для рукоятки. Но как это сделать? Попробовал сверлить. Однако это оказалось невыполнимым. Проработав часа два, увидел, что получилась едва заметная глазу вмятина в металле.

А если просто ударять по утолщенному концу сверла обухом топора?

Но это страшно: вдруг сверло сломается. Или еще того хуже — расколется стенка сосуда.

Попробовал ударять потихоньку, заставляя себя не смотреть, что получается. И лишь примерно через четверть часа взглянул.

Чудо! Вмятина — заметнее, хотя еще очень мелка.

Ободренный таким успехом, он продолжал работу, прерывая ее по мере усталости мускулатуры.

Иногда, забывшись, он усиливал удары и тут же спохватывался, с опаской взглядывая на свой инструмент.

К вечеру отверстие было готово.

Однако его еще нужно расширить, чтобы вдеть прочную рукоятку.

Но сейчас продолжать работу нельзя: темнеет, хочется отдохнуть.

Уснул.

Странным, тревожащим было пробуждение.

Он только что был в своем настоящем мире. Разговаривал с матерью. «Ты исчез неведомо куда, — говорила она ему, мы тебя ищем, не можем найти». «Но я здесь, — возражает он, — ты же говоришь со мной». «Я с тобой говорю, но тебя здесь нет, мы ищем тебя, не знаем, где ты». Он в отчаянии: они видят и слышат друг друга, а она не знает, где он, не может понять, что он рядом с ней. Он хочет ее обнять. Но она, оказывается, призрачна, нереальна. Его рука проходит через нее, как через воздух.

Не сразу осмыслил перемену. Потом понял: это называется сновидение.

Возвращение к ужасной действительности было невыносимо. Но радовала предстоящая работа.

Постепенно он расширял отверстие, вгоняя легкими ударами обуха по ножу все глубже сверло — до самого конца. Эта работа оказалась полегче предыдущей и заняла всего половину дня.

Нашел еще одну толстую ветвь. Пользуясь ножом и топором, отрубил ее более тонкий конец, это нужно было еще и потому, что ветвь была длиннее, чем ему требовалось. Продел ее в отверстие. Ну, хорошо. А что же сделать, чтобы сосуд не соскользнул с нее, когда будет опускаться в воду?

Это заставило его серьезно призадуматься. Но долго думать не мог: хотелось есть. Эти дни он питался ягодами, грибами (не без опаски, но как-то инстинктивно разбираясь в них). Сосредоточившись на работе, отвлекался от голода, но наконец голод одолел его. Остатков зайчатины на прежнем месте нет: наверное, съели какие-нибудь животные, может быть, птицы.

Оглядываясь вокруг, он заметил, что лес основательно заселен. Мог бы и раньше обратить на это внимание, да не до того было. По ветвям бегали белки, порой случайно сшибая наземь шишку. У подножия толстого соснового ствола желтела старой хвоей муравьиная куча. Мелкие зверьки близко подходили к нему. Одного он сразу опознал по колючкам, похожим на прошлогоднюю хвою: еж. Вдали быстро-быстро стучал дятел. Птицы, как и все животные, приближались к нему без всякой опаски.

Довольно крупная птица недалеко от него что-то клевала на земле, затем, почистив клюв, напилась из холодного ручья.

Вдруг она стала проявлять признаки тревоги. Подбежала к Милу, прижалась к его ноге. Мил взглянул вверх и в просвете меж ветвей увидел коршуна, который делал уже низкие круги.

Мил вторично совершил убийство. На этот раз оно далось легче — и морально, и физически: уже начала возникать привычка, а придушить дикого голубя не стоило усилий. В глазах птицы застыл ужас, затем они подернулись пленкой. Мил опять взглянул вверх. Коршуна не было: у него перехватили добычу, и он удалился восвояси.

Ощипать птицу было тоже легче, чем освежевать зайца.

Затем, пользуясь уже довольно умело ножом, Мил выпотрошил ее и приготовил как раньше зайца.

Подкрепившись, задумался далее: как же приспособить рукоятку к своей кастрюле?

Ему пришла идея.

Нужно сделать второе отверстие против первого и продеть ветку так, чтобы с обеих сторон торчали концы. За них можно будет держать кастрюлю в воде, и она не выскользнет, а дерево не проводит тепла.

До конца дня он успел проделать второе отверстие. Обработку ветки пришлось оставить на завтра.

На этот раз сновидения его были кратки и нетревожны, во всяком случае, проснувшись, он не помнил ничего. Осталось только впечатление чего-то смутного, отрывчатого.

Но встающее, еще не видное ему солнце, птичьи переливы и перестуки, кое-где, под первыми косыми лучами, розово просвечивающие на стебельках трав капли росы…

Нет, не это. Иное прогнало ночную сумятицу, отозвалось короткой радостью: ему предстоит работа.

Мил сравнительно быстро обработал ветку, продел ее сквозь оба отверстия, а что было лишнее, слишком удлинявшее концы, срезал.

И вот оно — созданное им самим приспособление. Он использует его позже, а сейчас испытывает совершенно бескорыстный восторг оттого, что сделал это сам.

Мозг и мышцы просят еще какой-нибудь работы. Какая это, оказывается, могучая, необходимая и (удивительно!) доселе незнакомая ему потребность!