«Жажду бури…». Воспоминания, дневник. Том 2 - Василий Васильевич Водовозов

это соображение имеет мало значения при пропорциональной системе, а у нас в тот момент и совсем не имело; вполне достаточно было остальных соображений, чтобы признать голосование солдат неприемлемым.

Но над нами доминировал факт: армия сделала революцию, и армия не позволила бы лишить ее голоса; к тому же под знаменами находилось свыше 10 млн человек – весь цвет нации, и исход выборов, проведенных без нее, был бы явно неправильным отражением народной воли. Следовательно, с этим приходилось примириться, и нельзя было в совещании ожидать ни одного голоса против солдатских вотумов (их и не было, хотя всю силу приведенных выше аргументов сознавали многие). Задача была только выработать технические условия голосования в окопах, насколько это возможно, и эту задачу должны были нам облегчить представители от фронта. Замечу, что почти так же стал вопрос о голосовании армии в Германии через полтора года после нашего совещания, но с тем очень существенным отличием, что если не мир, то перемирие там уже было заключено. Армия там тоже получила право голоса, но через несколько лет при восстановлении нормального порядка она была его лишена.

У меня было еще одно сомнение относительно полной всеобщности. По-моему, в России имеются местности, в которых решительно нельзя по техническим причинам организовать всеобщую подачу голосов, и есть народности, которые решительно не способны ею пользоваться. Новая Земля по площади приблизительно равна Чехословакии411, а жителей в ней, помнится, меньше 100; на сколько избирательных участков придется ее разделить, где найти членов избирательных бюро в составе поголовно безграмотного населения? То же самое верно в применении к тундрам Сибири, песчаным пустыням Средней Азии и даже Астраханской губернии. Точно так же, что может выйти из голосования камчадалов, гиляков и тому подобных народностей? Во всяком случае, пользование правом голоса предполагает известный уровень культурного развития.

Я издавна считал необходимым соответственное ограничение территории голосования, как это сделано и в Соединенных Штатах. Эту мысль я проводил в освобожденческой комиссии 1904–1905 гг. по составлении проекта русской конституции, о которой я говорил в одной из прежних частей моих воспоминаний; в комиссии участвовали исключительно люди интеллигентные, и политический радикализм не помешал им (Анненскому) признать правильность моей точки зрения, которая и была принята в тексте нашего избирательного законопроекта. Эту же идею я подробно развивал в одной из своих первых брошюр 1905 г. Но когда я пытался проводить ее в своих речах на собраниях того времени, посещавшихся преимущественно радикальной молодежью, даже на одном собрании в Вольном экономическом обществе, в котором публика была более взрослая, то моя мысль вызывала недовольство, даже возмущение. Выскакивали юнцы, страстно доказывавшие, что несправедливо лишить голоса хотя бы гиляка или камчадала, а на вопрос: «А что вы скажете, если от имени этих камчадалов будет в парламенте говорить русский кабатчик или исправник?» – отвечали: «Пускай, кто бы там ни был, но все, все, все, без единого исключения, должны иметь голос»; указание же на техническую невозможность организовать выборы не производило решительно никакого впечатления, – его просто не замечали и на него даже не возражали.

И теперь, в 1917 г. я был убежден в своей правоте в этом отношении, но чувствовал полную невозможность поднять этот вопрос в совещании. Не знаю, следует ли квалифицировать это как нравственную трусость или как практичность, но я не возбуждал этого вопроса. Если бы я его возбудил, то совершенно несомненно, что меня не поддержал бы решительно никто. Думаю также, что не было проявлением трусости со стороны октябристских и прогрессистских членов совещания, что они не выступали с защитой своих взглядов на избирательное право.

Почти безусловно было предрешено, что должна быть принята пропорциональная система выборов. Я издавна интересовался этой системой, тщательно изучал ее и еще в конце 90‐х годов пришел к отрицательному к ней отношению. В 1905 г. я выпустил в свет брошюру, специально ей посвященную412, в которой доказывал, что если в странах, давно уже живущих политической жизнью, и притом небольших, как Швейцария или даже отдельные швейцарские кантоны, она может быть применяема с пользой для дела, то в странах больших, а в особенности не привыкших к политической жизни, как Россия, она может только запутать население и совершенно извратить народную волю. Дальнейшее углубление в этот вопрос в течение десятилетия между двумя революциями только укрепило меня в моем убеждении, несмотря даже на хорошо знакомый мне пример Болгарии, где она была введена в 1909 г.413 и несомненно имела благотворное влияние на развитие политической жизни.

В этом отношении я был довольно одинок. Большевики, эсдеки и эсеры были поголовно пропорционалистами, большинство трудовиков и народных социалистов – тоже. Из первых особенно горячим пропорционалистом был Брамсон, который хотел даже включить принцип пропорциональности в программу группы, и только мое заявление, что это заставит меня выйти из группы, остановило его, но когда выбирались делегаты от Трудовой группы в совещание, то он настоял на императивном мандате по этому вопросу. Из кадетов подавляющее большинство было теперь тоже пропорционалистами из опасения, что при мажоритарной системе они не найдут ни одного своего округа во всей России. В частности, Милюков (в совещании, впрочем, не участвовавший) был издавна горячим пропорционалистом.

В настоящее время, когда во многих странах восторжествовала пропорциональная система (а в некоторых уже успела явно обанкротиться), «Последние новости» клеймят ее названием «нелепой» (в статьях Александрова о Германии414). Не знаю, знаменует ли это отказ Милюкова от его прежней точки зрения или он только предоставляет сотрудникам свободу мнения по этому вопросу, но в 1917 г. он не допустил бы без решительного протеста введения в избирательную систему выборов по абсолютному большинству.

Все партии правее кадетов еще сильнее, чем они, боялись не найти ни одного своего округа и тоже высказывались в том же духе. За пропорцию стояли мелкие национальности, в особенности евреи, как национальность, нигде большинством не являющаяся; весьма вероятно, что в отношении к делу Брамсона сказывалось его еврейство. Таким образом, весь партийный спектр, от большевиков до крайних правых, в этом отношении был совершенно единодушен (это замечательнейший случай партийного единодушия), и на стороне мажоритарной системы оставались только некоторые отдельные лица, смотревшие на дело не с партийной точки зрения.

Но среди отдельных лиц я укажу на одну странность. В марте или апреле, встречаясь с Н. И. Лазаревским в Юридической консультации, я спросил его, как он смотрит на этот вопрос. Он ответил решительно и определенно: для России он мажоритарист. Я обрадовался. Вдруг в совещании он высказался решительным