Покров заступницы - Михаил Щукин

Ему очень хотелось жить.

— Ты еще обещался рассказать о Варе. Что о ней знаешь? — Гиацинтов задал этот вопрос и замер, ожидая ответа.

Забелин хлебнул воды из кружки, вытер ладонью губы и коротко хохотнул:

— С Варей Нагорной, уважаемый Владимир Игнатьевич, все оказалось очень просто. Правда, додумался я до этого лишь в последний момент. Бывает так, дело кажется немыслимо сложным, а в реальности — проще пареной репы. Потребовалось всего-навсего в местную епархию зайти и узнать, что Нагорная Варвара Александровна является на данный момент учительницей церковно-приходской школы и служит в селе Покровском Никольского уезда, куда мы чуть-чуть не доехали…

Гиацинтов и Скорняков быстро переглянулись. Оба сразу же подумали о том, что Речицкий находится сейчас в Покровском. Там же и Феодосий.

— А ваша Кармен с Целиковским в Покровку не собираются?

— Кто же их знает, Владимир Игнатьевич. Может, и собираются. Если соберутся — мало никому не покажется. У Кармен больше двух десятков эксов, несколько покушений — одним словом, очень решительная дама. И Целиковский не промах.

— Ну и нас не в крапиве нашли, — Гиацинтов поднялся, давая понять, что говорить больше не о чем.

— Подождите, подождите, — заторопился Забелин, — а как же я? Меня куда?

— Да ты не бойся, — усмехнулся Скорняков, — на тот свет не отправят. Сейчас мои ребята подъедут, определят тебя в хорошее место. Там тепло, сухо, кормежка от пуза. Не жизнь у тебя будет, а разлюли малина.

— А когда меня отпустите?

— Как Бог даст. Пошли, Владимир Игнатьевич.

Они вышли из мастерской, постояли, вдыхая свежий морозный воздух, затем молча уселись в кошевку и направились в дом Скорнякова.

Гордей Гордеевич сразу же велел накрыть стол, усадил во главе стола Гиацинтова, перехватил своей ручищей тонкое горлышко стеклянного графинчика с водкой, и замешкался — его неожиданно осенило:

— Слушай, Владимир Игнатьевич, а вдруг они уже в Покровке? А? Он ведь с ними не справится, с одной-то рукой…

— Да я уже подумал об этом. Сегодня же с Федором выедем.

— Я вам Савелия в подмогу дам. Он и кучер отменный, и дорогу знает. Да и парень боевой, пригодится, коли нужда будет.

— Спасибо, Гордей Гордеевич, за все спасибо. И еще одна просьба будет — нужно телеграмму в Москву отправить, я все напишу…

— Отправлю, все как надо сделаю.

— Должники мы перед вами…

— Ладно, ладно… Давай лучше выпьем — за удачу!

Не прошло и пары часов, как со скорняковского двора лихо вылетела тройка, которой правил Савелий, и понеслась, минуя оснеженные никольские улицы, в сторону тракта, который должен был довести до Покровки.

Гордей Гордеевич постоял у раскрытых ворот, глядя вслед тройке, устало вздохнул и медленно, по-стариковски шаркая ногами, направился в дом.

«Вот она, жизнь-то какая, — думал он, направляясь в дальнюю комнату, где под замком пребывал младший Гордей Гордеевич, — строил, строил, работал, работал, а передать — некому… Состарюсь, помру, и пойдет все нажитое прахом, как пыль по ветру. Как же так получилось, где я промашку дал?»

И не мог он найти ответа на свой вопрос.

Лишь вспоминал, как они с маленьким Гордейкой плыли на лодке по Оби, и сынишка, было ему тогда лет семь, рассказывал:

— Вчера я Воронка кормил, конюх мне разрешил его покормить. Я хлеба отрезал, солью посыпал и протягиваю ему, а сам боюсь, аж дрожу весь, у него зубы, как пальцы у меня… И чего боялся… Он вот так губами взял, даже ладошку у меня не задел. Жует и головой кивает, конюх сказал, что он мне спасибо говорит, а еще он сказал, что Воронок человеческий язык понимает, все слова понимает, только говорить не может. Как же так? Люди говорить могут, а понять не могут. Скажи, почему люди самих себя не понимают и обижают друг друга. Я говорю Ваське — не мучай кошку, а он мучает и смеется…

Теперь Гордей Гордеевич уже и вспомнить не мог, что он тогда ответил сыну. Но удивление мальчишки запомнилось и всплыло в памяти почему-то именно сейчас. Зачем? Может быть, для того, чтобы увидел он Гордейку маленьким, чтобы заново испытал к нему любовь и нежность, какие тогда испытывал?

Нет теперь ни любви, ни нежности, осталось лишь искреннее изумление — да неужели это его сын?

Он отпер ключом висячий замок, распахнул дверь в подвал. Младший Гордей Гордеевич лежал на кровати, закинув руки за голову, лицо его с выцветающими синяками под глазами было спокойным и умиротворенным. Увидев отца, он неспешно поднялся с кровати и одернул подол измятой рубахи. Высокий, худой, нескладный, стоял сын перед отцом, и видно было по его спокойствию, что готов он сейчас услышать любые слова.

И он их услышал:

— Не думал я, Гордей, что у нас так сложится. А вот сложилось. Если по-честному, мне тебя надо в полицию сдать. И собирался уже, да вот в последний момент передумал. Засвербило под сердцем, родная кровь все-таки. Да и рассказал ты мне честно — как с темным народом связался. Теперь на носу себе заруби — ты с ними не встречался и дел общих не имел. Понимаешь меня?

Младший Гордей Гордеевич кивнул.

— Вот и хорошо, что понимаешь. Больше я для тебя ничего сделать не могу. Денег сейчас дам, на поезд тебя посадят, уезжай из Никольска. Исчезни насовсем. Дело это с предсказателем, как я понимаю, только начинает разворачиваться, и какой конец будет, никому не ведомо. Вот и спасаю тебя. Понимаешь?

Младший Гордей Гордеевич снова кивнул.

— Пойдем, деньги выдам. И баул тебе собрали, одежду, обувь на первый случай.

Он бросил ключ на стол и первым вышел из комнаты.

На прощание они даже не обнялись, и провожать сына, хотя бы до крыльца, Гордей Гордеевич не стал — как сидел за своим большим столом, так и продолжал сидеть, не поднимая головы.

— Прости, отец, — с усилием выговорил младший Гордей Гордеевич.

— Бог простит. Ступай.

Глава шестая

1

Саночки были сделаны с любовью: крепкая береза гладко-гладко выстрогана, полозья круто выгнуты, днище застлано толстой кошмой, а задок, сбитый из тонких досточек, еще и разрисован яркими, красными цветами. Не саночки, а игрушка — легкая, почти невесомая, и скользит по снегу, будто по воде плывет, без всякой задержки. Саночки эти подарил Костику отец, купив их на базаре как раз накануне Рождества, и было у мальчика настоящее счастье, когда пришел он на катальную горку и его сразу же обступили мальчишки, с восхищением разглядывая деревянное чудо. У них тоже были санки, но не такие: слепленные на скорую руку, большей частью для того, чтобы навоз на огороды вывозить, неказистые, топором рубленные — одним словом, зачуханные. И потому Костик горделиво поглядывал на всех и привирал вдохновенно, что скоро отец купит ему новые санки, с оглобельками, а еще купит маленькую лошадку и будет он ее запрягать и кататься.