Внучка бабы Яги - Татьяна Коростышевская

— А чего еще говорят? — равнодушно переспросила.

— Всякое. Еще слыхала, ты ребенка спасла. И бежать пробовала.

— Ну, вроде правда…

Я отвечала рассеянно: после еды меня нещадно клонило в сон. Тем временем вождь закончил свою речь. Нет, его-то я точно не слушала, просто теперь в центре поляны не черногривый жеребец гарцевал, а мельтешили двумя змейками ряды танцующих. В ритм барабанов вплетались визгливые голоса дудок. Ну как тут заснешь, при этакой какофонии? Да запросто!

— А еще что мужа моего последними словами поносила…

— Все-все правда… — уже сквозь сон бормотала я. — Что?! Так это твой муж был? В смысле — мужья…

Дрема слетела с меня в мгновение ока.

— А надписи что обозначают? А они у обоих одинаковые или различаются чем? А кто их так разрисовал затейливо? — выстреливала я вопросами в собеседницу.

— Они наперсники, — отвечала Ерика обстоятельно. — А рисунки — то охранные знаки, от чужого колдовства защита. Мейера их делала. Мудрейшая всегда при посвящении избранных клеймит.

— Наперсники вождя?

— Да, — кивнула девка. — Правая и левая рука — десница и шуйца.

— И кто какая?

— Это без разницы, — знакомо ответила Ерика.

Ну, понятно, раз оба ее мужа одно целое…

У меня громко забурчало в животе. Видать, не на пользу молочко пошло.

— Ты мне в питье что-то подмешала? — проговорила я, перехватив удовлетворенный взгляд собеседницы. — Навроде как в отместку?

Ерика гордо кивнула:

— Никто не смеет моих мужей оскорблять!

Я скривилась от острой, будто кто полоснул ножом, боли и застонала:

— Можешь потом мой труп попинать. Для полного удовлетворения.

— Думаешь, я тебя до смерти извести решилась? Дурочка! Это просто сабур.

Я снова застонала, теперь от ужаса. Свойства сабурных порошков любой ведьме хорошо известны. Лекарственные такие свойства — слабительные. При других раскладах действия пришлось бы пару часов ждать. А с молоком…

Мое величественное рассветное самозаклание отменяется. Я помру гораздо раньше, и от стыда.

Ерика поднялась, картинно вылив мне под ноги остатки молока из жбана.

— Чтоб другим неповадно было, — припечатала напоследок, удаляясь в сторону костра.

По донесшимся смешкам я поняла, что племя о страшной мести осведомлено, по крайней мере — женская его половина, и поступок Ерики одобряет.

— Чтоб новички прежде думали…

— Наших мужиков…

— У самой молоко на губах не обсохло…

— То-то же. Именно — молоко, и именно что не обсохло…

— Сейчас вся потеха и начнется…

С тревогой прислушиваясь к нарастающему бурлению в своих внутренностях, я думала о том, как права была бабушка, поучая меня незнакомцев не злословить. «Ты же не знаешь, что твой собеседник в ответ на хулу учудит — может, востру сабельку с пояса сдернет, может, колданет как…» Сама-то Яга себя в словах не ограничивала — рубила правду-матку. Но то она, а то я… Вот сейчас плоды и пожинаю. Позорище какое! Кричать, чтоб меня освободили, и бежать до ближайших кустов? А выхода другого я не вижу. Только зачем же кричать? Я пошарудела руками, сдвигая ремешки. Поддавалось плохо. На лбу от усилий выступила испарина, я часто задышала.

— Не суетись, Витэшна, — шепнул Шила. — Мы своих в беде не бросим.

В руке мальчишка держал крошечный берестяной черпачок.

— Пей.

Я послушно отхлебнула. Вода. Холодная чистая вода с отчетливым металлическим привкусом.

— Спасибо, — сказала я. — Всем…

«На здоровье, — явственно хихикнуло в голове. — Ты забавная девочка. Я уже давно так не веселился…»

— Полегчало?

Я мгновение подумала:

— Да. А вода ваша всегда лечебная или только по желанию сам знаешь кого?

— И так и эдак, — пожал плечами Шила. — Знаешь, я об этом как-то не думал… Спросить, наверное, надо.

— Ага, при случае обязательно спросим.

Благодаря неожиданно подоспевшей помощи я уже могла не опасаться позора. Сидела у своего лобного места, удобно привалившись к тесаному столбу, ногами шевелила да любовалась на чужой праздник. Мои друзья куда-то подевались. Народ, уверившийся, что продолжения моих смертных корчей им не светит, быстро потерял ко мне интерес. Общий танец сменился мужским, в котором суровые воины с неподвижными, будто вытесанными из камня лицами попытались без слов поведать зрителям об удачной охоте. Затем — задорный хоровод из баб да молодух, видно символизирующий ожидающую дома награду. Визжали дудки, брехали барабаны, ритмичный топот десятков ног поднимал клубы пыли…

Короче, я заснула.

И была я горошиной в стручке, и бусинкой в коробочке, и льняным семенем в детской погремушке. Чья-то огромная рука встряхивала меня с товарками, и от наших пересыпаний рождался монотонный шелестящий звук.

Тишина обрушилась на меня, подобно ушату ледяной воды. «Вставай, ведьма. Свадьбу свою проспишь…» Я широко зевнула, пошевелив стянутыми за спиной запястьями.

Рассвет. Раскаленный горизонт неохотно отодвигается, выпуская ярко-желтую солнечную горбушку. Серебряная поверхность озера разбегается солнечными зайчиками. И над Заповедной пущей перекидываются изогнутые коромысла многоцветных радуг.

От здешнего великолепия меня уже мутило. С трудом поднявшись, я сплюнула себе под ноги. Жемчужный сгусток слюны повис на смарагдовом травяном стебле. У-у-у… Ненавижу! И место это, и людей, и спину свою затекшую — все! Я гневно раздула ноздри и оглядела толпу. Солнечные лучи вонзались в нее подобно разящим стрелам. Сборище подернулось рябью. Взрослые мужчины противились превращению. Некоторые не справлялись. И вот уже среди людской массы то там, то здесь засверкали в утреннем свете витые рога. Все молчали, делая вид, что ничего не происходит. Это уже потом над слабачками будут подшучивать и тыкать пальцами в их согнутые стыдом спины. А сейчас… Сейчас у народа были дела поважнее.

Сикис величаво смотрелся на фоне разгорающейся зари. Я даже залюбовалась невольно. Его будто выточенная из оникса фигура ждала меня по другую сторону обрядовых врат.

И как мне теперь ему повеление духа передать? Орать через всю поляну: «Если ты хоть пальцем…»? Глупо получится.

Вороной индрик развернулся спиной и длинным змеиным движением сиганул в воду. Над толпой разнеслись приветственные крики, озеро пошло волнами, забурлило, будто затягивая вождя в пенный водоворот. Последний отчаянный всплеск — и вот уже на мелководье, горделиво расправив плечи, стоит Сикис в своей человеческой ипостаси. Бусинки воды стекают по вздутым мышцам плеч и длинным волосам, хитрые черные глаза смотрят в мою сторону с усмешкой. Ну что сказать… Мужик как мужик, из тех, кого я привыкла вежливо величать «дядюшками». Лошадью он мне больше нравился.