Падение Берлина, 1945 - Бивор Энтони

Обозленные военными неудачами офицеры не упускали возможности напомнить ветеранам боев на Восточном фронте о тех насилиях, которые там творились. По их мнению, русские будут еще более беспощадны, как только прорвутся к Берлину. "Ты не можешь себе представить, - писал старший лейтенант вермахта своей жене, - какая ненависть сейчас поднимается среди наших солдат. Мы готовы разорвать русских. Насильники наших женщин и детей должны испытать на себе всю силу нашего гнева. Невозможно себе представить, что эти звери творили. Мы все дали клятву, что каждый из нас должен убить по крайней мере десять большевиков. Да поможет нам Бог"{523}.

Однако большинство молодых солдат и резервистов, недавно призванных на фронт, прежде всего хотели выжить. Сражаться за идею они уже не желали. Командир полка 303-й пехотной дивизии "Дёберитц" дал совет одному из своих батальонных командиров: "Мы должны удержать фронт любой ценой. И вы также несете за это персональную ответственность. Если увидите, что некоторые солдаты начинают покидать свои позиции, вы должны немедленно отдать приказ об их расстреле. Если вы уже не в силах будете справиться с потоком беглецов и ситуация станет безнадежной, тогда у вас останется один выбор застрелиться самому"{524}.

Накануне наступления над Зееловскими высотами опустилась почти полная тишина{525}. Лишь изредка советская сторона открывала беспокоящий огонь из артиллерийских орудий и пулеметов. Германские солдаты, только что вышедшие с передовых позиций в ближайший тыл, чистили оружие, умывались, готовили пищу. Некоторые из них, если работала полевая почта, писали письма на родину. Однако многие солдаты теперь просто не знали, по какому адресу отправлять корреспонденцию - их родственники либо уже находились на оккупированной территории, либо вовсе исчезли в неизвестном направлении.

Оберлейтенант Вуст послал подчиненных ему военнослужащих (недавних техников люфтваффе) к полевой кухне, которая располагалась в деревне сразу за второй линией траншей. Сам он остался в передовой траншее в компании с унтер-офицером из его роты. Они внимательно смотрели на пойму реки Одер и на советские линии укреплений, откуда в ближайшем будущем ожидалось русское наступление. Внезапно Вуст задрожал. Обернувшись к товарищу, он спросил: "Скажи, тебе тоже холодно?" "Нет, господин оберлейтенант, нам не холодно, ответил тот. - Мы просто боимся".

Тем временем в самом Берлине Мартин Борман рассылал последние распоряжения гауляйтерам. Он приказывал им быть стойкими и подавить в себе страх{526}. На улицах германской столицы немцы возводили импровизированные баррикады. Они переворачивали трамвайные вагоны, ставили их поперек путей и забивали битым кирпичом или щебенкой. Полным ходом шла мобилизация фольксштурма. Комплектов обмундирования хватало не для всех, поэтому некоторые фольксштурмовцы носили серо-голубые французские шлемы и даже униформу французской армии. Это были последние трофеи, оставшиеся после громких побед немецкой армии в 1940 и 1941 годах.

Гитлер не был одинок в проведении эпохальных параллелей между текущими событиями и Семилетней войной. В газете "Правда" также вышла статья, посвященная захвату русскими Берлина 9 октября 1760 года. Тогда в прусскую столицу вошел русский авангард, состоящий из пяти казачьих полков. Ключи от Берлина были переправлены в Санкт-Петербург и оставлены на вечное хранение в Казанском соборе. "Правда" призывала советских бойцов помнить это историческое событие и выполнить приказ Родины и товарища Сталина{527}. Символический ключ от ворот Берлина был теперь вручен командующему 8-й гвардейской армией генералу Чуйкову. Он служил напоминанием советским частям, что русские войска подходят к городу уже не в первый раз.

В войсках распространялись и более современные символы, призванные мобилизовать солдат на героические поступки. Каждой дивизии первого эшелона наступления были вручены красные знамена. Их предстояло водружать на самых значительных берлинских зданиях. Это являлось своего рода "социалистическим соревнованием", которое было призвано еще больше повысить моральный дух красноармейцев и заставить их безоглядно жертвовать жизнями. Самая высокая честь выпадала на долю того соединения, которому посчастливится штурмовать сам рейхстаг - объект, выбранный Сталиным в качестве последнего прибежища "лживого фашистского зверя". В вечер перед наступлением в частях Красной Армии происходило то, что можно назвать массовым светским крещением. Более двух тысяч солдат и офицеров 1-го Белорусского фронта были приняты в ряды Коммунистической партии.

Советское командование не сомневалось, что ему удастся прорвать немецкую линию обороны, но оно продолжало опасаться, что англо-американские войска достигнут германской столицы первыми. Такая вероятность рассматривалась как наихудшее унижение. Берлин мог принадлежать только Красной Армии. Считалось, что она завоевала это право как своими победами, так и огромными жертвами. Командующие на фронте прекрасно понимали, с каким нетерпением Верховный (их непосредственный начальник) ожидает начала атаки. Однако генералы знали далеко не все. Они, например, не были осведомлены, в какое негодование пришел Сталин после прочтения одного непроверенного репортажа, появившегося в западной прессе. В нем говорилось о том, что передовые подразделения американских войск подошли к Берлину с запада уже 13 апреля. Однако затем они были отведены назад. Причиной такого отступления стал протест со стороны Москвы{528}.

Из фронтового начальства в полном объеме замысел всей Берлинской операции знали только Жуков, Конев и их ближайшие помощники. Предусматривалось прежде всего окружить немецкую столицу. Подход к ней частей западных союзников в этом случае был бы надежно закрыт. Но даже командующие фронтами не ведали, какое внимание Сталин и Берия уделяли скорейшему захвату институтов, занимающихся ядерными исследованиями. Особое место в этой связи отводилось Институту физических исследований кайзера Вильгельма в Далеме.

Накануне наступления Сталин продолжал обманывать своих союзников. Генерал Дин подготовил донесение об очередной встрече с советским руководителем, предназначенное только "для глаз Эйзенхауэра". В конце достаточно долгого обсуждения проблем, связанных с предстоящим участием Советского Союза в войне на Дальнем Востоке против Японии, "Гарриман заметил, что немцы объявили о том, что русские готовятся возобновить наступление на Берлин в ближайшем будущем. Маршал [Сталин] ответил, что действительно он собирается возобновить наступление. Но он не знает, насколько успешным оно будет. Однако главный удар будет произведен в направлении Дрездена, как он уже сообщал об этом Эйзенхауэру"{529}.

Сталин не только обманывал своих союзников, он также скрывал нервозную обстановку, создавшуюся в советском руководстве. Между тем ни Гарриман, ни Дин не подозревали, что их обводят вокруг пальца. За день до этой встречи генерал Антонов докладывал членам Ставки о полученном от Эйзенхауэра послании, в котором речь шла о мерах по предотвращению боевых столкновений между частями западных союзников и Красной Армии. Прежде всего советский генеральный штаб интересовало, означает ли это какое-либо изменение относительно ранее согласованных зон оккупации Германии. Когда союзники ответили, что речь может идти только об изменениях тактического характера и никаких корректив в зоны оккупации вносить не предполагается, начальник генштаба попросил подтвердить это разъяснение самого Эйзенхауэра. Антонов также хотел убедиться, что после завершения тактических операций англо-американские силы будут отведены назад и освободят зону, предназначенную для оккупации советских войск. Такое подтверждение пришло от Эйзенхауэра 16 апреля.

Солдаты Красной Армии, собирающиеся завтра идти в атаку, считали для себя первой необходимостью побриться. Их внешний вид должен соответствовать облику победителей. Пока еще было светло, бойцы брили лица опасными бритвами - многим солдатам их заменяли осколки разбитого стекла. Лишь некоторые смогли заснуть. Как отмечал офицер из 3-й ударной армии, бойцы сочиняли письма домой{530}.