Роман-воспоминание - Анатолий Рыбаков

Труднее было с политической линией, с процессами тридцатых годов, характеристиками Сталина, Молотова. Думал: соглашаться, не соглашаться? Как по живому резать. Лев Рахленко в романе расстрелян, как «враг народа» – пришлось его бросить под поезд. Антисемитские листовки с текстом из Достоевского, которые разбрасывали немцы на фронте, я заменил текстами Кнута Гамсуна. Но все-таки что-то удастся сказать. Ведь даже саму цифру уничтоженных евреев – шесть миллионов – скрывали, впервые у нас она была названа в моем романе.

Из-за купюр и поправок роман, конечно, обеднел, но главный его пафос все-таки сохранился.

У «Октября» было одно преимущество, весьма существенное. Если журнал «Новый мир» собирался печатать роман в трех номерах, то цензор требовал представить ему весь роман и, только прочитав его целиком, визировал первый кусок. В надежном «Октябре» цензор читал очередной номер, не требуя всего произведения. Так получилось и со мной. Прочитал цензор первую часть, вроде ничего крамольного – предреволюционный еврейский городок на Украине, – завизировал. А когда прочитал второй кусок, потом третий, хватился, но уже было поздно, никакие поправки я не принимал, а прервать печатание никто не решился. Это означало бы развязать очередной литературный скандал. В 1995 году в моем собрании сочинений я в «Тяжелом песке» восстановил все выброшенное.

Самое смешное произошло, когда потребовали Цюрих заменить на другой город, потому что в то время вышла книга Солженицына «Ленин в Цюрихе». Боялись ассоциаций. Даже родиться нельзя было в Цюрихе! Я заменил Цюрих на Базель.

Позже, когда роман выходил уже отдельным изданием, меня пригласили в ЦК КПСС и такой же бесцветный чиновник, как некогда принимавший меня здесь Маслин, прочитал по бумажке замечания по роману. Добавил почтительно:

– Пометки Михаила Андреевича.

Я не сразу сообразил, кто такой Михаил Андреевич, потом догадался – Суслов, главный идеолог партии, а вот не поленился, прочитал. Впрочем, «Тяжелый песок» читали тогда все, в библиотеках очередь.

Суслов учился в Институте красной профессуры. Серый, незаметный студент, известен был лишь тем, что у себя дома завел полную картотеку ленинских высказываний по экономическим вопросам. Его крошечная комната в коммунальной квартире была уставлена коробками с карточками, цитатами, алфавитами, каждое слово Ленина по экономическим вопросам учтено и зафиксировано, такой был аккуратный, педантичный архивист, сидел дома и вел картотеку, нелюдимый, малообщительный, ни во что не лез, потому и сохранился.

Как-то Сталину срочно потребовалось для доклада суждение Ленина по одному узкому экономическому вопросу. Расторопный секретарь Сталина, Мехлис, вспомнил о Суслове, своем однокашнике в ИКП. Кинулся к нему, тот мгновенно нашел требуемое. Сталин, хорошо знавший теоретический «потолок» Мехлиса, спросил, как ему удалось так быстро найти цитату. Мехлис рассказал о Суслове. С этого и началось возвышение Михаила Андреевича, ставшего в конце концов членом Политбюро. Такая версия о карьере Суслова была известна тогда в Москве.

Замечания его были мелочные, никакого значения для романа не имели, ничего не меняли. Я не стал возражать. Только подумал: «Чем же они занимаются, наши руководители? В стране нет дел посерьезнее? И почему они считают себя вправе вмешиваться в писательский текст?»

Интереснее было предъявленное мне чиновником письмо некоего профессора, утверждавшего, что «Тяжелый песок» – роман сионистский. «Не случайно, – писал профессор, – главный герой романа родился в Базеле, где происходил сионистский конгресс и некий Герцль выдвинул идею создания еврейского государства в Палестине».

Я положил перед чиновником «Редакционное заключение» журнала: был Цюрих, предложено заменить на Базель. На что прикажете менять в третий раз? И можно ли менять, когда роман уже прочитали тысячи людей?

Чиновник все-таки понял нелепость ситуации и развел руками.

26

«Тяжелый песок» имел успех. Читатели – евреи, русские, украинцы, белорусы – прислали множество писем, писали люди, уцелевшие в лагерях уничтожения, в гетто, в плену, дети, потерявшие родителей, родители, потерявшие детей… Судьбы страшные… «Вы писали обо мне, о моей семье, о моем городе…» И письма молодых: «Прочитав Ваш роман, я осознал себя евреем».

На Западе публикация «Тяжелого песка» рассматривалась как «поворот Кремля в еврейском вопросе». Это, конечно, не так. Просто я оценил обстановку в журнале «Октябрь», и выход романа совпал с некоторым ослаблением запрета евреям на выезд из СССР после Хельсинкских соглашений.

Советская печать роман замолчала. Хотя отдельные критики выражали мне свое одобрение. Вот как это происходило.

Останавливает меня в Союзе писателей один известный критик:

– Я плакал, и жена моя плакала, и мать жены в Минске плакала, а моя мать в Киеве просто рыдала, говорила, что вы описали ее родной город Сарны, знаете, есть такой город на Украине.

– Вот и прекрасно, напишите о романе.

– Неудобно. Скажут, еврей хвалит роман о евреях.

– Я тоже еврей, а написал, не постеснялся.

– Напечатают ли… Сомневаюсь.

– Я тоже не был уверен, что напечатают, а писал.

– Надо будет подумать… Но роман отличный. Я плакал, жена моя плакала, ее мама в Минске плакала, а моя мама в Киеве просто рыдала, все вспоминала Сарны.

Ничего он, конечно, не написал. Нынче ходит в больших забияках, осуждает покойных писателей за конформизм.

Как-то подошел ко мне в ЦДЛ Вася Аксенов.

– Есть такой корреспондент агентства «Рейтер» – Боб Эванс. Знаешь его?

– Нет.

– Хороший парень. Хочет с тобой познакомиться. Можно ему дать твой телефон?

– Пожалуйста.

Боб Эванс действительно оказался хорошим парнем и талантливым журналистом; горячий поклонник «Тяжелого песка», он много сделал для его популяризации в Англии.

Всем иностранным корреспондентам, которые звонили мне в те дни, я задавал один и тот же вопрос: «Вы читали „Тяжелый песок“?» Давал интервью только тем, кто роман прочитал. Так ко мне попал и Крейг Уитни из «Нью-Йорк таймс», человек одаренный. И только корреспонденту датского радио и телевидения Самуэлю Рахлину я задал еще один вопрос: не родственник ли он знаменитого нашего дирижера, народного артиста СССР Натана Рахлина, упомянутого мной в «Тяжелом песке»? Накануне я получил от него по поводу романа очень милое письмо. «Я родился, провел детство в этом обаятельном, дивном городке, хорошо помню обширную семью Рыбаковых».

Оказалось, да, дальний родственник. Отец Самуэля жил в Каунасе, бизнесмен, в 1935 году по делам поехал в Данию, в Копенгагене встретил девушку, женился, привез в Каунас. В сороковом году Литва вошла в состав СССР, Рахлиных, как «социально чуждых», выслали в Якутск, как это ни парадоксально, сохранив им тем самым жизнь – во время войны немцы уничтожили литовских евреев. Однако немцам не удалось уничтожить датских евреев, ночами, на лодках датчане вывезли их в нейтральную Швецию. В числе спасенных были и родители матери Самуэля – Рахили.