Дикая стая - Эльмира Нетесова

— Мой последыш в первый раз тож неудачную девку привел. Целыми днями только перед зеркалом

крутилась. Красилась, мазалась, наряжалась, а сама что кикимора с болота, страшна как смертный грех. Дома бабке — не помощница, с мужем уже через пару недель погавкалась. Глянул я, а сын уже раздельно от ней спит. Тут я не сдержался. Взбудил, поднял с койки, велел ей тихо и молча сматываться от нас. Упредил, коль хай откроет, пристрелю, что бешеную суку. Через час ушла, а через неделю подала заявление в суд на раздел имущества и ее содержание. В суд я пошел заместо сына. За пять минут с ней разобрались. Она опосля того в Питер мигом смоталась навсегда. Сюда, в поселок, ей дороги нет.

— А ваш младший на другой женился?

— Ужо давно. Троих детей завел. Старший внук в нынешнем году в армию пойдет. Быстро прошло время, — посетовал старик и встал, скрипнув спиной.

Он очень быстро снял шкуры с россомах и, закинув их в лодку, заторопился в зимовье.

Люди не стали задерживать его. Они бережно перенесли в лодку Дика, сдвинув грибы покучнее, сели сами. Вскоре все вернулись домой.

Едва вошли в коридор, увидели Динку, тихо лежавшую на одеяле. Весь ее живот был облеплен щенками. Они расталкивали друг друга, искали соски и, присосавшись к ним, не хотели их уступать. Когда внесли Дика, Динка вскочила, почуяв неладное. Щенки остались висеть на сосках, но иные с писком упали на одеяло. Собак перевели на кухню, под печь. Анна всех накормила. Динка до глубокой ночи вылизывала Дика, кормила щенков, а Гошка с Олей писали отчет.

Они о чем-то спорили, ругались, хохотали. Анна не мешала им и не входила в зал. Лишь под утро, когда голоса умолкли, тихо приоткрыла дверь, заглянула в комнату.

Гошка уснул прямо в кресле, откинувшись на спинку, храпел, разинув рот. Ольга свернулась калачиком на диване, сунула ладонь под щеку вместо подушки.

— Гош, иди в спальню, — позвала мужа.

Тот пошел, спотыкаясь, разделся и, едва коснувшись головой подушки, тут же уснул.

Ольга, встав, уже не захотела ложиться. Помогла Анне почистить грибы, помыла их. Порезав, поставила варить. Хозяйка тем временем управлялась в сарае.

Вернувшись, Анна заставила гостью выпить парного молока и принялась готовить завтрак. Ольга села за отчет, и только Гошка спал безмятежно.

Может, он проспал бы до обеда, но почтальон постучал, принес письмо от Степки.

Анна на радости о печке запамятовала, и если бы не Ольга, забыла бы обо всем. Та довела приготовление до конца и фаем уха — что поделаешь, все женщины любопытны — слушала письмо мальчишки.

«…А у меня скоро закончится первая четверть! Мама, как здорово учиться в городе! Нас учат работать на компьютере! А какие классы! Как преподают! Я будто на Луну попал. Мои знания оказались совсем слабыми, и дядя Юра взял мне репетиторов по химии и английскому языку. Да еще у меня после уроков дополнительные занятия на компьютере. К концу дня башка трещит! Так много никогда не занимался. Учусь без выходных. Некогда! Нужно наверстать упущенное в поселке. Спать ложусь в двенадцать ночи, раньше не получается. Я не ленюсь, просто не успеваю. Много приходится переучивать, еще больше запоминать. Мама, не обижайся, но в этот раз не приеду на каникулы. Да и короткие они, всего три дня. А билет на самолет дорогой. Лучше мне потерпеть до лета. Как ты? Не обидишься? Я вовсе не забыл и очень скучаю по тебе, по дяде Гоше. Напишите, как вы там? Я часто вижу вас во сне. Вы успокаиваете, говорите, что все дома хорошо. Что Динка родила шесть щенков. А корова — двух телят. Что дядя Гоша больше не будет водовозом, а станет работать инспектором рыбоохраны.

И его не будут «пасти» поселковые. Но это только сны, хорошо, если бы они сбылись.

Мам, а знаешь, я дружу с девчонкой, со своей соседкой по парте. Сказал ей, что мой отец — дядя Юра, ну, нарочно. Она от зависти и теперь сохнет. Жвачку мне приносит, глазки строит как взрослая. Все спрашивает, когда в гости позову. А мне не хочется. С мальчишками тоже дружу, со многими, потому что они помогают мне компьютер поскорее освоить. И уже получается. Дядя Юра купил мне к школе джинсовый костюм, майку-африканку и кроссовки. Получился из меня супер-пупер прикольный отморозок. Не привык к такому, поначалу меня заставляли так одеваться. Теперь не спорю, приметил, как девки оглядываются. Правда, времени на них не остается вовсе. Из-за этих уроков, репетиторов даже курить бросил насовсем! Во, дожил! Ой, дядя Юра репетитора привез по английскому. Он меня мучить сейчас будет. Потому заканчиваю письмо. Целую обоих! Ваш Степка! И вы пишите мне!».

Анна смеялась:

— Вот уже и девочка появилась у пацаненка!

— Рано ему бабьем голову забивать! Мал еще! Девки до хорошего не доводят. Годков через пять, куда ни шло. А вот что с куревом завязал, это здорово! — потягивался в дверях Гоша и, заглянув к Динке, сказал удивленно, — а ведь точно шестерых щенков принесла наша девочка! Выходит, что и с коровой угадать должен. Вот будет здорово! — тут же замолчал, услышав стук в дверь.

— Гош, выйди! Поговорить хочу! — позвал во двор отец одного из браконьеров, осужденного по заявлению инспектора.

— Чего надо? — нахмурился Корнеев.

— Прошу тебя, давай потолкуем по-человечески, — сказал мужик, переминаясь с ноги на ногу.

— Некогда! Отчет писать надо, — хотел закрыть двери.

— А ведь в водовозах человеком был. Когда успел скурвиться мужик?

— Ты это обо мне трандишь? — вспыхнул поселенец.

— О ком еще? Про тебя сказал! — поплелся человек к калитке, опустив голову.

— Тормози! Чего надо? — вышел Корнеев на крыльцо.

Человек, оглянувшись, вернулся, сел на порог и сказал тихо:

— Хохорев я! Иван Лукич! Но мы не знакомы, в суде только виделись один раз. Ты моего сына в зону отправил…

— Значит, заслужил такое, — ответил Гошка.

— И я и не спорю с тобой, прав или нет? Суд дал срок.

— Так что теперь?

— Заболел мой сын. Ушел в зону здоровым человеком, а в бараке чахотку зацепил. От зэков заразился. От него теперь и половины не осталось. Не узнали его на последнем свидании. Старей меня выглядит. А в зоне лечить нечем, нет лекарств. Умрет мой мальчишка, и дети его сиротами останутся. Мне уже за семьдесят. Сколько протяну? Да и помочь особо нечем. Сдохну, никого на свете нет, ни единой родной души. Да и отца не дождутся: болезнь сожрет, — всхлипнул человек коротко.

— Так что от меня хочешь? — присел Гошка на корточки, закурил.

— Понимаешь, я говорил с начальником зоны. Он сказал, что болезнь эта заразная, может всю семью покосить, но и в зоне держать нельзя, опасно для других. И в то же время отпустить не может без согласия милиции и твоего добра.

— У Рогачева был? — спросил Георгий.

— Ходил к нему. Он ответил, что не может решить судьбу сына в одиночку. Пока ты свое слово не скажешь, к нему не приходить.

— Иван Лукич, ну, положим, я соглашусь, но вед вы целой семьей рискуете. Все откинетесь, до единого! Кому в радость такое? Чахотка — не понос. С годами, до конца жизни лечат. Нешто никого не жаль.

— Всех жалко! От того к тебе пришел. Мы своего не в дом привезем, а враз к дядьке. Он лесника: работает. Лечить умеет и нашего берется на ног поставить. Да ты его знаешь — Яков Торшин! Он про тебя много доброго говорил нам, хвалил как человека. Оттого и насмелился прийти.

— Сына как зовут, напомни.

— Толик Хохорев, а отчество — Иваныч, — засветилась надежда в глазах.