Железный тюльпан - Елена Крюкова

Алла закусила губу. Из ее груди вырвалось, как рыдание:

— Ах, шарабан мой… американка…

— Американцы, мать вашу, — зло сказал молоденький сивый оперативник и сплюнул. — Негритосы, мать-ть-ть… Повеселились… Наводнили Москву импортом, баксами ихними… Все, уже рубля русского нет, одна ихняя валюта в ходу… шарабан, барабан… Щас разберемся, что к чему.

По щекам Аллы медленно, как мед, текли слезы.

По моим щекам медленно, как мед, текли слезы.

Что мне хотела сказать Инна Серебро там, в моей комнатенке на Столешниковом? Я уже не узнаю это никогда. Подслушала она разговор Фрэнка и Джессики, и что она узнала из этого разговора? Услышала ли она беседу кого-то другого с кем-то другим? Хотела ли она предупредить меня о том, что Джессика Хьюстон хочет убить меня? Поздно. Все поздно. Инка Серебро, с которой мы прошли огонь, воды и медные трубы, лежала на ресторанном истоптанном паркете у моих ног мертвая.

Люди таращились на меня, как на чучело. Или как на чудо. Да, я была живая, и это было чудо. Канат был тоже живой, он, тяжело дыша, смотрел на меня, и это было чудо. Тюльпан был зажат в моей руке, и это было чудо. Сивый оперативник передал угрюмо глядящую из-под копны кудрей Джессику напарнику и осторожно разогнул мои побелевшие пальцы, вынимая у меня из руки железный цветок, который убивает.

Сумка висела на ремешке у меня на плече, и это тоже было чудо. Я обернулась к человеку, что держал меня.

— Не бойтесь, я безоружна, и я никуда не убегу, — сказала я ему спокойно. — Я должна позвонить. Это очень важно.

Я вытащила из сумочки сотовый телефон. Набрала выученный наизусть, ненавистный номер. Дождалась, когда длинные гудки сменит насмешливый голос: «Горбушко слушает».

— Можешь вписать последнюю главу в свою сногсшибательную книгу о Любе Башкирцевой, подонок. Ее убила Джессика Хьюстон, ее дочь.

В трубке повисло недоверчивое молчание. Потом ироничный ненавистный голос спросил:

— Доказательства?

— Тебе не удастся кинуть информацию о том, что Люба — это Алла Сычева, в Интернет. Это сделаю я, — сказала я еще спокойнее. — Джессика стоит напротив меня. А также все остальные участники карнавала. Кое-кто, правда, лежит на полу. И, возможно, уже не встанет. Но я — это я. Это не мой двойник. Ты ведь узнаешь мой голос, падла?

— За «падлу» я прибавлю тебе…

— Нам всем прибавят, Паша, — тихо сказала я, приложив губы к трубке. — Нам всем дадут. Догонят и еще добавят. Мы ведь капитально всех обманули. Ведь все построено на обмане, Паша. Все. Все, кроме жизни и смерти.

Я нажала «Take off». Бросила сотовый в сумку. Повернулась к оперативнику, с любопытством разглядывавшему Тюльпан, вертевшему его в руках и так и сяк.

— Поосторожнее с этой вещичкой, парень. Она стоит миллион долларов. А может, и больше. На ней уже остались отпечатки твоих пальцев. Перчатки надо надевать.

Мужик распахнул глаза до отказа. Я задрала голову. Прямо над нашими головами торжествующе сияла гигантская хрустальная люстра «Парадиза». Я подмигнула халдею Вите, что пялился на меня, как на торт величиной в человеческий рост.

— Ты получишь от меня персональный автограф, Витек, — шепнула я ему весело, а слезы щекотали мои губы. — И персональный поцелуй. И прибавку к жалованью. И навсегда наплюешь на твои жалкие чаевые.

Канат нашел в себе силы улыбнуться мне. Бросить через головы:

— Вернемся домой — выкурим по трубочке, а, девочка?..

— Поехали, — жестко сказал оперативник и сжал мой голый локоть. — Разойдитесь! Дайте пройти! Андрей Сергеич, крепче держите этого, толстого! Захар, не упусти эту, что стреляла! С черненькой девчонкой осторожнее! Такой ребенок, черт, и ранена… Трупы забрать, отнести в машину!.. Желтков, взял нож со стола?! Отпечатки сохранил?!.. Учить всех, блин… А вы, Любовь Михайловна, — он уважительно наклонился ко мне, — как вы-то в этой каше себя чувствуете?.. Алмазики, — он окинул взглядом мое сверкающее на черном шелке колье, — в целости-сохранности?..

— Я не Любовь Михайловна Башкирцева, — сказала я, глядя в леденистые, мрачно-серые прищуренные глаза майора. — Я Алла Владимировна Сычева, тысяча девятьсот семьдесят четвертого года рождения, русская, беспартийная, в браке не состояла, детей нет, последние полгода работаю певицей, ранее — девица для услуг и массажа по вызову. Налоги не плачу. Родственников за границей не имею. Венерическими болезнями не болела, Бог миловал. Судимости не имею. Группа крови а-нулевая, резус положительный. Кажется, все?

Приземистый кряжистый оперативник смотрел на меня так, будто его внезапно укусила за ногу ядовитая змея.

Клубок раскрутился, когда за ниточку потянули с другого конца.

Так оно и должно было случиться.

Ведь все на свете происходит так, как назначено судьбой. «Чему быть, того не миновать», - гласит старая, как мир, пословица, и Алла Сычева на собственной шкуре познала ее правоту.

Что вам добавить к тому, о чем вы и сами, дорогие мои, уже догадались?

А может, о чем-то вы и не догадались, ну тогда я вам, конечно, объясню все, ведь мне самой не все было понятно сразу. Следователь, медицинский эксперт, свидетели, участники этой сногсшибательной истории постепенно, шаг за шагом, проясняли все непрозрачное, просветляли темные пятна, снимали страшную накипь с простых, как лапоть, вещей.

Любу Башкирцеву, знаменитую поп-певицу, реэмигрантку из Америки, действительно убила ее родная дочь, Джессика Хьюстон, которую она родила в Нью-Йорке, забеременев после группового изнасилования. Люба не знала, кто достоверно был отцом Джессики, но ходили слухи, будто бы это был Черный Фрэдди из бара «Ливия». Она отдала несмышленого младенца в руки одной своей знакомой семьи, проживавшей в китайском квартале Чайна-таун, и Хьюстоны, как могли, выкормили и воспитали девочку. Стремительный взлет Любы не прошел для Хьюстонов незамеченным. Люба первое время высылала Хьюстонам деньги, потом перестала помогать им, хотела забыть дочь, сочтя, что и она забыла ее; Хьюстоны, позавидовав Любиной карьере и Любиному внезапному богатству, обо всем, обозлившись, рассказали взрослеющей Джессике. Девочка, выросшая на улице, якшавшаяся с молодежными бандитскими шайками Чайна-тауна, задумала дешево-романтическое убийство матери. Она, вместе с друзьями-китайчатами из чайна-таунской банды Весельчака Ли, посещала тайную оружейную мастерскую монгола Цырендоржи, и ей в голову запала мысль — выковать нож, заколдовать его, чтоб бил без промаха, и прикончить Любу именно так — ножом, по старинке, никаких пуль, никаких «магнумов» и «руби». Джессика заказала Цырендоржи один нож, другой, третий, и так, постепенно, подпала под древнюю восточную магию искусства делания холодного оружия; Цырендоржи посвящал девочку в тайны холодного оружия Востока, Фрэнк, с которым она познакомилась на нью-йоркской рок-тусовке Эминема, — в секреты африканских ножей. Ножи стали увлечением Джессики. Она занималась ими уже как специалист. Она стала любовницей Фрэнка, когда ей было всего двенадцать лет. Когда она рассказала Фрэнку, зачем ей нужны ножи, почему она ими занимается, у Фрэнка разгорелись глаза. Он уже знал имя Любы Башкирцевой — она стала набирать обороты еще в Америке. Он понял: на этом можно здорово сыграть, — мать умирает, и все богатство достается дочери, внезапно объявившейся: доказать, что Джессика — дочь, при возможностях современной медицины и генной экспертизы не представлялось особо затруднительным, тем более, что девочка здорово смахивала на Любу — волосы с заметным рыжим отливом, ярко-зеленые глаза говорили о родстве яснее, чем все исследования крови под микроскопом. Смуглая парочка задумала пробраться в Москву, поработать там, потусоваться, попрыгать — знакомые музыканты сделали им рабочий вызов, Фрэнк приплатил в посольстве за долгосрочную визу, — и Москва стала их вотчиной. Она оба выучили русский настолько хорошо, что понимали без труда и слэнг, и интеллектуальные заморочки.

Когда Канат Ахметов собрался «зайцем» пропутешествовать в Россию через Атлантику на трансокеанском российском лайнере и жевал холодную сохлую пиццу в приморском дешевом кафе, он выронил из кармана пиджака Железный Тюльпан, сделанный им для убийства неверной жены тем же самым старым Цырендоржи в Чайна-тауне, — и Фрэнк, оказавшийся рядом, подобрал занятную стальную вещицу, выпавшую из кармана у пьяненького посетителя. Фрэнк не придал значения Тюльпану, приволок его домой, показал Джессике, и та случайно нажала на тайную пластину между лепестками. Тюльпан открылся. Лезвие выскочило наружу, чуть не выколов Джессике глаз. И Фрэнк, и Джессика были не лыком шиты и прекрасно поняли, что камни, запрятанные внутрь Тюльпана, — настоящие. Это увеличивало романтизм убийства. Джессика, очень верующая, несмотря на все хулиганское детство, проведенное в шайках Гарлема и Чайна-тауна, поняла так, что Тюльпан послан им с Фрэнком Господом Богом. Они выследили Любу, пробрались, вместе с тусовочной толпой, в ее квартиру в Раменках, — Фрэнк тогда работал на подтанцовках у Люция, Любиного друга, и завел друзей в Любином кордебалете, — и Джессика, когда мы с Любой, наконец, под утро уснули после утех лесбийской любви, пробралась в Любину спальню и убила Любу узким лезвием Тюльпана, ударив им в ее шею.