Записки гайдзина - Вадим Смоленский

Конечно же, я опоздал. Мне следовало родиться в Китае двенадцать столетий назад. В эпоху Тан, в золотой век дзэна. Я застал бы великих учителей, достойных наследников Шестого Патриарха. Ма-цзу, Нань-цюань, Чжао-чжоу, Линь-цзы – какие имена! Гениальные импровизаторы Истины, ходячие генераторы нирваны, полоумные волшебники, пробуждающие ученика криком или хватанием за нос, – как много бы я отдал, чтобы один из этих титанов духа лично занялся моим запущенным сознанием! Поздно, поздно...

Но пусть... Пусть не в эпоху Тан. Пусть чуть позже, в эпоху Сун, когда блестящие импровизации великих мастеров стали сходить на нет и оставаться лишь запечатленными в коанах. Да что там – пусть даже еще позже, пусть хотя бы триста лет назад, в Японии, при Хакуине Экаку – это ведь тоже титан, при нем тоже просветлилось много народу. Если бы я родился вовремя и попал к нему в ученики...

Я обрил бы голову. Я забыл бы, кто я и откуда. Забыл бы всё и вся – помнил бы только о коане, который дал мне учитель. Днем и ночью держал бы в памяти один коан и ничего, кроме коана. Если бы, скажем, это был коан о палке-подтирке, номер двадцать первый в сборнике «Мумонкан», то я денно и нощно думал бы о палке-подтирке. «Что есть Будда?» – «Будда есть палка-подтирка». Так сказал великий Юнь-мэнь, а он знал, что говорил.

Где-то там, в космосе, в нирване, в абсолюте – пребывает Будда. Он победил карму, он прервал цепь перерождений, он величайший и мудрейший, он предикат вечности, мерило всех категорий. И где-то здесь, на суетной земле, в глухой деревне, у стены грязного сортира – стоит кривая бамбуковая палка. Выходит справивший нужду крестьянин, задирает подол, седлает палку, елозит по ней задницей – и вновь прислоняет к стене, чтобы этим многоразовым инструментом могли воспользоваться односельчане.

Палка-подтирка и Будда – одно и то же.

Догадайся, почему.

Я молол бы рис, таскал бы воду и камни, подметал бы монастырский двор, иногда медитировал бы – и постоянно размышлял бы над этим коаном. Регулярно докладывал бы учителю о продвижении. Говорил бы, например, так: нет высокого, и нет низкого, а есть только общее. Получал бы хорошую затрещину – и снова бы шел молоть рис, таскать воду и неотрывно думать о палке-подтирке.

А года через три – или через пять, или через десять, – когда несчастная палка-подтирка до крови натерла бы мне мозги своим засохшим дерьмом, когда я дополз бы до последней грани отчаяния и конвульсивно скрючился бы в дрожащем вопросительном знаке, – вот тогда бы и произошло главное событие моей жизни. Мой жалкий интеллект, холоп логики и двойственности, взорвался бы и разлетелся на куски. Я увидел бы, как время и пространство стянулись в точку, как вселенная завибрировала во всех шести сферах, как на пыльной травинке вырос жемчужный дворец, как все Будды прошлого встретили всех Будд будущего и дружно превратились в палки-подтирки. Я ухватил бы реальность голыми руками, узнал бы ответ на все вопросы, овладел бы абсолютной истиной – и сам бы стал Буддой. Сам бы стал палкой-подтиркой.

А что потом? Стал бы я после этого летать по небу, превращаться в зверей, бить врагов без промаха, прозревать грядущее, тонко судить о бейсболе? Нет, не стал бы. Сатори не одарило бы меня никакими дополнительными талантами. Испытав его, я просто знал бы самое главное. И не более того.

Мне бы хватило.

Хватило бы... Стало бы... Было бы... Сплыло бы...

Да, я не спорю. Мой дзэн целиком сослагателен. Мне никогда не сорвать этот плод. Бессмысленно даже пытаться ступить на ведущую к нему дорогу. Потому что упущено время. Потому что европейскому уму это сложнее вдесятеро. Потому наконец, что я плотно занят другими вещами, которые мне слишком дороги, чтобы променять их на сознание Будды.

В следующей жизни. Может быть... Если таковая случится.

А в этой – я лежу на диване и листаю биографии дзэнских учителей. Я брожу по окрестным храмам и складываю ладони перед статуями бодхисаттв. Несбыточная мечта о просветлении – мой максимум. Так обездвиженный инвалид следит за состязаниями прыгунов с шестом. Так некрасивая девушка собирает фотографии кинозвезд. Так смотрит на стрижей и ласточек бескрылая птица киви.

Ведь у каждого есть своя шкала гипотетического. И у каждого эта шкала в высшей точке упирается во что-то свое. Для одного это Нобелевская премия, а для другого – президентское кресло. Для третьего – миллиард долларов, а для четвертого – спасение души. Моя же шкала упирается в сатори. В чудесный мозговой катаклизм, дарующий возможность глядеть на мир из Абсолюта.

Потому что для чудака и отщепенца такая возможность драгоценнее небесной благодати и социальной гармонии. Потому что «вера» не есть синоним «религии». Потому что с моего маленького шестка мне видится так: самая глубокая истина – это истина без комментариев, самая точная философия – это философия без слов, и самая высокая религия – это религия без Бога.

Конечно, конечно...

Ничего этого я ему не сказал.

Если бы я умел вот так – сходу, на чужом языке, по сложнейшей теме... Если бы так умели все... И если бы все умели выслушать и понять...

А тогда я сказал ему примерно следующее:

– Ну... Это как бы... У нас в России мода такая, на дзэн.

– А-а-а... – протянул он. – Мода – это понятно. У нас вот тоже – как жениться, так все христиане. Тоже мода. А как помирать, так снова все буддисты. Вот придет мода по-западному хоронить, тогда все договора мои накроются... Ты вино-то пей, не стесняйся, я подолью.

Еще одна гранатовая капля перекатилась ко мне на язык и медленно растаяла в горле. Хироко гладила спаниеля по загривку. Спаниель довольно жмурился.

Что ж... – сказал я себе. – На этом храмовом дворе не эпоха Тан, не эпоха Сун, и даже не эра Гэнроку. Давно не новость, что буддийские храмы на Японских островах превратились в погребальные конторы. Нынешнее время – это эпоха заката Дхармы. Наша повседневная сансара, оседлавшая технический прогресс, все беззастенчивее мимикрирует под нирвану. Между этими двумя полюсами уже нет того напряжения, которое раньше пробивало молнией человеческие мозги. Одно дело возжаждать нирваны, когда за дверью нищета, холера и деспотизм, – и совсем другое, когда там демократия, бейсбол и антибиотики. Если бы во дворце принца Гаутамы было спутниковое телевидение, то новая религия могла бы и вовсе не возникнуть.

Хотя... Вправе ли я делать выводы, не изучив вопрос до конца? Разве я обошел все храмы на этих островах? Разве искал себе учителя и не нашел? Может, есть места, где Дхарма живет и здравствует? Может, в соседней префектуре народился новый дзэнский гений, открывающий глаза любому встречному? Да пусть и не в соседней префектуре, пусть где-нибудь совсем далеко, например, в Тибете...

– А сатори уже измерили, – вдруг сказал бонза, вертя в руках пустой стаканчик. – Сделали энцефалограмму. Сначала альфа-волны, потом тэта-волны. Вот и всё сатори.

– Я читал об этом, – кивнул я. – Только, по-моему, измеряли не сатори, а самадхи. Оказалось, что у дзэнских монахов оно протекает иначе, чем у индийских йогов.

– Да? Ну, может... Скоро вообще все измерят. Сделают аппарат с проводами. Надел на голову, кнопку нажал – и получай хоть сатори, хоть самадхи. Или даже отпущение грехов.

– А вам интересно было бы попробовать с проводами?

– Не... Мне некогда.

– Лучше в бейсбол поиграть?

– Ага...

Клонящееся солнце коснулось черепицы на крыше храма. Кактусы продолжали стоять у лестницы, как часовые. Мне вдруг вспомнилась маленькая лютеранская церковь, на которую я наткнулся в один из своих велосипедных выездов. На ее ступеньках были рассыпаны розовые лепестки, оставшиеся от брачной церемонии, и пастор в черной сутане неторопливо сметал их длинной метлой. Закончив, он повернулся, и я узнал студента, у которого недавно принимал курсовик. Оказалось, что в свободное от учебы время он подрабатывает святым отцом. Сочетает брачующиеся пары по христианскому обряду.

– А что у вас в России пьют? – спросил Танака-сан. – Водку?

– Водку.

– Она вкусная?

– Кому как.

– Попробовать бы...

Из жилых построек за углом донеслись какие-то мексиканские напевы.

– Ну вот, – проворчал настоятель. – Ему уроки делать, а он музыку гоняет.

– Это Рики Мартин, – сказала Хироко, прислушавшись к звукам. – Вы любите Рики Мартина?

– Не знаю... – пожал я плечами. – Мало слушал. Не составил мнения.

– Я вообще не пойму, с чего это он такая звезда теперь. Начинал-то он в группе «Менудо»!

– И что?

– А то, что там ребята были еще симпатичнее! Почему ж теперь только он звезда?

– Может, у него голос лучше?

– Ну, разве что голос...

– Сходи-ка, усади его за уроки, – строго сказал Танака-сан.