Шах королеве. Пастушка королевского двора - Евгений Маурин

– Однако, как я вижу, вы занимаете при дворе очень важное положение! – заметил Жак, когда Филиберт на мгновение остановился, чтобы перевести дух от собственного геройства.

– О-о-о! – ответил паж. – Еще бы! Я удостоен доверием самых высокопоставленных лиц, и мне дают самые ответственные, самые секретные поручения! Вот хоть бы и сейчас.

– Но вы так молоды! – не то с почтительным удивлением, не то с оттенком недоверия произнес Жак.

– Как, да вы еще сомневаетесь? – воскликнул Филиберт, не без труда вставая с места. – Ну так едем, и я вам докажу!

Жак щедро расплатился с Тимолеоном Бланжи, и вскоре оба спутника выехали из-под гостеприимного крова харчевни «Бравый Моряк», провожаемые низкими поклонами хозяина.

Сен-Бонэ-о-Буа находилось почти на половине пути между Фонтенебло и Корбейлем, и те пять-шесть лье, которые оставалось сделать нашим путникам до последнего города, можно было проехать при наименьшей торопливости в каких-нибудь полтора часа. Но по дороге попадалось довольно много харчевен, а курица Тимолеона Бланжи, по уверениям Жака, непрестанно требовала пополнения той влаги, в которой ей отказывал при откормке хозяин. После ряда «непредвиденных остановок» вышло так, что в Корбейль они попали лишь поздно вечером, причем Филиберт Клери был в самом радужном настроении. Услужливость и радушие Жюля Куртиля настолько расположили к нему пажа, что Филиберт коснеющим языком рассыпался в клятвах, обещая непременно выхлопотать ему дворянское звание. А так как «слово Филиберта Клери», по уверениям юноши, можно было рассматривать как нечто равноценное уже свершившемуся, то ничто не мешало подвыпившему пажику уже теперь третировать спутника, как своего брата-дворянина. Это, в свою очередь, снимало с юноши последние остатки (очень незначительные, правда) какой-либо совестливости в располагании достатками Жюля Куртиля как своими собственными.

Особое удобство такого порядка вещей Филиберт познал в Корбейле, где Жюль Куртиль устроил ему великолепный пир со всеми доступными прелестями мира сего. Не было недостатка ни в изысканных яствах, ни в душистых винах, ни в «девах радости», как колоритно именовал милых, но погибших созданий французский язык доброго старого времени.

Между прочим, чуть «не кончился пир их бедой». В разгаре бурного веселья одна из разшалившихся «дев радости» неожиданно вздумала ухватить за приставную бороду мнимого Жюля Куртиля. Тот едва-едва успел вовремя предупредить это неосторожное движение. Впрочем, особых причин для опасений тут не было. Вся компания, за исключением самого Жака, только делавшего вид, будто он пьет наравне со всеми, была совершенно пьяна, а сам Филиберт Клери млел в гостеприимных объятиях красивой брюнетки. Но на всякий случай Жак все же решил прикончить разгульное пиршество. Вскоре паж ушел спать, девы были с миром и соответствующей мздой отпущены, и веселая пирушка благополучно окончилась.

На следующей день солнце уже порядком склонялось к горизонту, когда Филиберт Клери с трудом раскрыл свои оплывшие веки. Пажик, не привыкший к излишествам, чувствовал себя довольно мерзко, но явился все тот же добрый гений, Жюль Куртиль, и с помощью ряда гигиенических мер, в которых не последнюю роль играла бутылка старого, терпкого и довольно крепкого сидраПлодовое, преимущественно яблочное, вино.,[41] восстановил утраченное равновесие в организме юноши.

Они пообедали в Корбейле и снова пустились в путь. Теперь до Сен-Клу оставалось около двух с половиною часов пути. Первую половину Клери был мрачен, молчалив, проявлял некоторое отвращение к дальнейшему служению богу Вакху. Но в историческом городе Лонжумо он вспомнил, что здесь один из его предков, отличившийся в благородном деле истребления инаковерующих, участвовал в заключении мира,[42] чтобы вскоре нарушить таковой. Память благородного предка надо было почтить, и две бутылки вина вернули пажу хорошее настроение, а его языку – хвастливую развязность.

Остановившись по прибытии в Сен-Клу в гостинице, наши спутники поужинали и, конечно, опять изрядно выпили. У пажика снова вспыхнуло непреодолимое желание с пламенной страстью отдаться служению Вакху, и Жак счел необходимым навести посланца Генриетты Орлеанской на мысль о его поручении.

– Ах да, мое поручение… мое поручение… – смущенно пробормотал Филиберт. – Ну вот что, вы посидите здесь пока, а я сейчас вернусь! – и паж не совсем уверенно поднялся с места.

– Понимаю! Любовное приключение! – с хитрым видом произнес Жак.

– Не любовное приключение, а дело первой государственной важности! – надменно возразил Клери.

– Ну да! Размазывайте! Глядя на вас, можно больше поверить первому, чем второму! – настаивал мнимый Жюль.

– Ах так? – воскликнул задетый за живое паж. – Ну так я вам докажу! Пойдемте со мной!

В ответ на это приглашение Жак встал и молча последовал за слегка пошатывавшимся пажом.

Они прошли несколько улиц и свернули в глухой переулок. Здесь, на самом краю, виднелся небольшой домик, тонувший в середине большого и заросшего сада.

Филиберт подошел к массивной калитке и постучал эфесом шпаги о косяк двери. Никто не отозвался на этот стук. Тогда паж постучал еще и еще. После третьего стука песок на дорожке за калиткой заскрипел под чьими-то шагами, смотровое оконце с шумом откинулось, в отверстии показалась всклоченная голова отвратительной на вид старухи, и противный, скрипучий голос ворчливо произнес:

– Какой дьявол мешает по ночам спать честным людям?

– Орлеан и Амур! – важно и отчетливо произнес паж. – Ага! – засмеялся он, – небось прикусила язык, старая ведьма? Уж не ты ли принадлежишь к тем честным людям, которые имеют право наслаждаться спокойным сном? Ну, слушай. Госпожа приказала, чтобы та, которую ты знаешь, была доставлена в известное тебе место к двенадцати часам дня в воскресенье. Поняла?

– Поняла! – хмуро отозвалась старуха. – Все?

– Все!

Смотровое оконце снова захлопнулось.

– Ну убедились? – с торжеством спросил Жака Филиберт. – А теперь вернемся к прерванному занятию!

Они вернулись в гостиницу, и здесь Жак принялся с ожесточением накачивать юношу вином, пока Клери не почувствовал, что больше пить не может.

– Ну, еще стаканчик! – упрашивал Жак.

– Что же, я… не горд! – с трудом выговорил Филиберт, осушил подвинутый к нему стакан и вслед затем безжизненным телом скатился со скамьи под стол.

Жак кликнул слугу, велел отнести юношу на постель, расплатился в гостинице, приказал подать себе лошадь и помчался по дороге обратно. Отъехав от Сен-Клу, он снял привязную бороду, спрятал ее в дорожную сумку и поехал дальше. Он останавливался ровно столько раз, сколько это было строго необходимо, и на следующее утро Беатриса Перигор уже принимала от своего верного слуги доклад об успешном исполнении поручения.