Посмотри, наш сад погибает - Ульяна Черкасова

от них исходил холодный, пронзающий ночь свет. Он настиг Велгу, окружил, вскружил голову.

Она не заметила, как её взяли под руки. Одна справа. Другая слева. Белые, прекрасные. Только теперь Велга поняла, что они тоже были невестами. Как и она.

За спиной непрерывно раздавалась баюкающая нежная песня.

– Пойдём с нами, сестрица, – позвала одна из девушек. – Пойдём с нами.

– На дне спокойно.

– На дне так сладко спится…

– На дне тебе ничего не приснится.

– На дне не видно палящего солнца. Там танцуют рыбки и мальки резвятся…

– Там нет ни тоски, ни боли…

– Под водой ты сбежишь от недоли…

– Пойдём с нами, сестрица…

– Да, – Велга увидела, как изо рта её вырвался пар облака. – Да… я не хочу больше боли. Я хочу, чтобы она ушла…

– Больше никогда, сестрица…

Это не было чарами. Нет. Велга ступала покорно. Сама. По своей воле.

Босые ноги утопали в липком, склизком иле. Вокруг лодыжек путались водоросли. И Велга вздрагивала от отвращения, но сестрицы удерживали её за руки, успокаивали:

– Идём, идём, сестрица.

Ледяная вода поднималась всё выше, сжимала рёбра. И сердце в груди забилось быстро-быстро, точно почуяло, что это последние его удары. Вот-вот всё закончится. Её одиночество закончится. Всё навсегда закончится.

– Сестрица, – Велга схватила ближайшую девушку, впилась ногтями в окостеневшую руку, покрытую холодным потом. – Сестрица, пообещай… что никогда больше… никогда!

Она не смогла договорить, но вечные невесты знали, о чём она молила. Они понимали. Они и сами бежали от того же: от разбитого сердца – в омут.

– Закрой глаза, – ласково попросила сестрица и провела мокрой рукой по волосам Велги, приглаживая кудри. – Закрой глаза и потерпи. Скоро всё закончится.

Велга закивала, кусая до крови губы. Надо только потерпеть.

Она вскинула глаза к небу. Рассеялись тучи, и выглянул месяц. Сестрицы тоже потянулись к нему, купаясь в серебряном свете.

Как красиво было вокруг. Как хорошо. И свет месяца, и плеск воды, и ласка ветра в волосах. Как же хорошо и как жаль…

– Погодите, – прошептала Велга.

Но слова её утонули в тёмных водах.

Велгу толкнули в воду четыре пары рук. Они держали за руки, за плечи. Велга била ногами, вырывалась, кричала, и обжигающе холодная вода всё глубже проникала в горло, в нос, в уши. Вода бурлила, рычала, кричала. И белые, светящиеся льдом и серебром девушки пели, подпевали озёрной воде. Их слова проникали даже сквозь воду, даже сквозь крик:

Сиди, сиди, ящур, на золотом троне…

Они впились когтями в плечи и руки, надавили сильнее, так, что Велга ударилась затылком о дно. Точно змеиные хвосты, её ноги и туловище обвивали водоросли. Всё туже они затягивались, сжимали рёбра, выдавливали последние глотки воздуха.

Щипли, щипли, ящур, орехи горькие…

Не выбраться, из их рук не выбраться. Голоса звонкие, чистые, как талая вода. Ночь тёмная, беспробудная. Её никто не услышит.

Зато голоса русалок проникали сквозь воду, прорезали её, точно лезвия плоть. И слышно было их звонкое чистое пение:

Лови, лови, ящур, красную девицу…

Коя лучше всех, коя краше всех…

* * *

Не зря они выбрали ушкуйников. Те ходили по реке на небольших, лёгких судёнышках и потому передвигались по земле так же быстро, как по воде. Они уже скоро догнали девчонку Буривоев.

И духи, заключившие с Белым сделку, звали Белого тем настойчивее, чем ближе он находился к Велге. Пришло их время: русалья седмица.

Велга присоединилась к многолюдному обозу, полному скренорцев. Их громкую речь было слышно издалека. Они не скрывались. То ли не опасались никого, то ли не знали, кого стоило опасаться. Белый наблюдал за ними издалека почти с лучину. Велгу все в обозе называли Вильхой. Девчонка оказалась хитрее, чем он думал, не назвалась настоящим именем. Вряд ли кто-либо из её спутников подозревал о Во́ронах, летевших следом за ней.

Белый решил дождаться ночи. А потом разразилась гроза и задержала в укрытии. Они поставили ушкуй на землю, накрыли его парусом, прячась от непогоды. Было темно, но, к счастью, Белый мог видеть и в кромешной тьме. Он не желал больше ждать. Нужно было как можно скорее найти Велгу. Но Галка умоляла не торопиться:

– Пусть пройдёт дождь.

– Сама же говорила, что духи могут грохнуть Велгу раньше меня.

– Да, может, обойдётся? Я же заключила сделку с ними. Она всё равно умрёт, так или иначе.

– Госпоже нужны посмертки в доказательство.

– Но всё же…

Она не видела духов Нави, бродивших вокруг их укрытия, не умела, а Белый слышал их беспокойные стоны.

– Нужно сейчас. В дождь легче замести следы. Не ходи со мной.

Он поднял край парусины.

– Подожди, – сестра схватила его за руку, и один из ушкуйников, который до сих пор не заснул, посмотрел на них с ухмылкой.

Он не мог знать, что Белый видел даже в темноте. Иначе бы не посмел так ухмыляться. Он бы и взглянуть в его сторону не посмел. Но убивать ушкуйника пока было рано. Потом.

– Не ходи, – светлые брови Галки хмурились. – Русалки всё сделают за тебя.

– Договор нельзя нарушать. Сама знаешь…

– Но… если девка умрёт, то и договор, считай, исполнен.

– Уверена? – он склонил голову к правому плечу. Галка тоже не могла видеть его взгляда, но вжала голову в плечи от одного только голоса. – Уверена, что госпожа с тобой согласится? Я вот нет. Никто не может знать наверняка. Повторить судьбу Вороны у меня нет ни малейшего желания.

– Ты не повторишь. Я не позволю…

Это прозвучало виновато, почти жалобно. Можно было подумать, что Галке стало стыдно. И Белый поверил бы в это, если бы не знал Штясту с детства.

– Позволить или не позволить может только госпожа, – он наклонился ниже, прошептал сестре на самое ухо: – Плоть – земле.

– Душу – зиме, – едва слышно ответила она по привычке.

Глаза её лихорадочно блестели.

Белый поцеловал Галку в лоб и вышел из укрытия.

Он вляпался. Не только в грязь и лошадиный навоз, но ещё и во всю эту историю с Велгой Буривой. Белый раз за разом совершал ошибки. И все вели к его гибели.

Снаружи бушевала буря. Она плевала в лицо и сдирала капюшон с головы, она в одно мгновение промочила обувь и всю одежду до последней нитки. И Белый бы замёрз, пожалуй, будь больше похож на человека. Он провёл пальцами по чешуе на рукояти ножа: холодной, как змея.

Лес раскачивался