Жизнь пчел. Разум цветов - Морис Метерлинк

ему в нашей жизни, которая не отделена от жизни всеобщей, преобладающее место, на которое он претендует. Это не значит, что мы его покинем, когда он нам полезен; но следует знать, что им нельзя всегда довольствоваться, так как он почти ничтожен. Подобно тому как вне нас существует мир, превышающий его, существует еще в нас самих такой, который опережает его. Здравый смысл на своем месте и исполняет скромную и полезную обязанность в своей маленькой деревне. Но пусть он не претендует на место правителя больших городов, повелителя морей и гор. А большие города и моря, и горы занимают в нас гораздо больше пространства, чем маленькие деревни нашей практической жизни. Здравый смысл – не что иное, как необходимое наше согласие принять известное число низших истин, иногда сомнительных, но необходимых. Здравый смысл скорее цепь, чем поддержка. Вспомним, что почти весь наш прогресс совершался, несмотря на насмешки и проклятия, с которыми здравый смысл принимал безрассудные, но плодотворные гипотезы воображения. Скользя среди вечных и зыбких волн беспредельной вселенной, не будем же привязываться к нашему здравому смыслу, как к единственной скале спасения. Прикованные к этой недвижной скале в течение всех веков и цивилизаций, мы не совершили бы того, что должны совершить, и не стали бы тем, чем должны стать.

IX

До сих пор вопрос о морали, ограниченной здравым смыслом, не имел большого значения. Он не мешал развитию известных стремлений, известных сил, которые всегда считались самыми прекрасными и благородными из всех, находящихся в человеке. Религии завершали неоконченное произведение. В наше же время, чувствуя опасность своей ограниченности, мораль здравого смысла, желая стать всеобщей моралью, стремится расшириться насколько возможно больше в сторону справедливости и благородства, найти оправдание в высших интересах, стать бескорыстной, дабы восполнить часть бездны, отделяющей ее от этих сил и неистребимых стремлений. Но есть вершины, которые она не сумела бы перешагнуть без того, чтобы себя же не отрицать, без того, чтобы не уничтожить себя в самом своем источнике. И вот, отправляясь от этих вершин, где именно и начинаются великие бесполезные добродетели, кого нам избрать в проводники?

X

Мы сейчас увидим, возможно ли ответить на этот вопрос. Но если даже допустить, что нет и не должно быть проводника вне долин морали здравого смысла, у нас не будет повода беспокоиться о будущем человеческой морали. Человек – существо до того проникнутое моралью, что даже тогда, когда он отрицает всякую мораль, это самое отрицание становится ядром новой морали. Мораль есть, так сказать, его специфическое безумие. Строго говоря, человечество не нуждается в проводнике. Оно идет вперед не так скоро, но почти с той же уверенностью, среди ночи, никем не освещенной. Оно несет в себе свой свет, пламя которого бури терзают, но и оживляют. Оно, так сказать, не зависит от идей, которые полагают, что ведут его вперед. Сверх того, очень любопытно и легко констатировать, что эти периодически возникающие идеи имели всегда весьма мало влияния на сумму добра и зла, совершающихся в мире. Единственно имела влияние уносящая нас духовная волна, которая подвержена приливам и отливам, но как будто медленно достигает цели, побеждает неведомо что в пространстве. Гораздо важнее, нежели идея, время, которое протекает вокруг нее, развитие культуры, которая не что иное, как уровень общего разума в известный момент истории. Если бы завтра была открыта какая-нибудь религия, доказывающая научно и с абсолютной уверенностью, что каждый поступок доброты, самопожертвования, героизма, внутреннего благородства нам приносит тотчас же после нашей смерти несомненную и невоображаемую награду, я сомневаюсь, что смесь добра и зла, добродетелей и пороков, среди которых мы живем, претерпели бы заметное изменение. Нужно ли привести убедительный пример? В Средние века бывали моменты, когда вера казалась абсолютной и тяготела над мыслью с уверенностью, которая соответствует нашей научной уверенности. Награды, обещанные за добро, как и наказания, угрожавшие злу, были в мыслях людей того времени столь же, так сказать, осязательны, как они были бы в откровении, о котором я говорил выше. Однако мы не видим, чтобы уровень добра поднялся. Несколько святых приносили себя в жертву за своих братьев, доводили некоторые добродетели, взятые среди самых сомнительных, до героизма. Но человеческая масса продолжала обманывать друг друга, лгать, заниматься блудом, воровать, завидовать друг другу, убивать друг друга. Среднее количество пороков не было ниже теперешнего. Напротив, жизнь была беспримерно тяжелее, жесточе, несправедливее, потому что уровень общего развития был ниже.

XI

Попытаемся теперь бросить несколько лучей на третье состояние нашей морали. Это третье состояние, или, если хотите, эта третья мораль обнимает все то, что лежит между добродетелями здравого смысла, нужными нашему материальному и духовному счастью, и бесконечностью героизма, самопожертвования, доброты, любви и внутреннего достоинства. Несомненно, что мораль здравого смысла, несмотря на то что в иную сторону, в сторону, например, альтруизма, она может простираться довольно далеко, будет все же всегда страдать некоторым отсутствием благородства, бескорыстия, а в особенности – некоторых неведомых качеств, способных поставить ее в прямые отношения с несомненной тайной жизни.

Если верно, как мы предположили, что наш здравый смысл отвечает только минимальной части явлений, истин и законов природы, если он нас довольно печально изолирует в этом мире, то в нас зато имеются другие свойства, чудесно приспособленные к неведомым сторонам вселенной. Они даны нам как будто нарочно для того, чтобы нас подготовить если не к пониманию, то, во всяком случае, к допущению и восприятию великих предчувствий. Я говорю о воображении и о мистической вершине нашего разума. Что бы мы ни говорили и ни делали, мы никогда еще не были, да и теперь не стали вполне логическими животными. В нас над рассуждающей частью нашего разумения есть целая область, отвечающая чему-то другому, готовящаяся к сюрпризам будущего, ожидающая событий неведомого. Эта часть нашего разума, которую я буду называть воображением или мистическим разумом, во времена, когда мы не знали ничего о законах природы, предшествовала нам, предвосхищала наши несовершенные знания. Благодаря ей мы жили морально, социально и сентиментально на уровне гораздо более высоком, чем уровень наших знаний. Теперь, когда мы заставили знание сделать несколько шагов вперед среди ночи и когда в эти сто лет, которые протекли, мы рассеяли больший хаос, чем в тысячи предшествовавших веков, теперь, когда наша материальная жизнь как будто готова определиться и закрепиться, является ли это поводом для того, чтобы та способность перестала предшествовать нам и пошла назад в сторону здравого смысла? Не найдутся ли, напротив, весьма серьезные причины