Без Отечества… Цикл ’Без Веры, Царя и Отечества’ - Василий Сергеевич Панфилов

А главное — рву, постоянно рву серии противника, и выгадав момент, включаю «Солнышко Демпси[iv]», выкладываясь так, так не выкладывался никогда!

Рубка пошла страшная! В каждый удар вкладываюсь, как в последний! Канадец пытается огрызаться, но я, плюнув на осторожность, снова и снова нахожу бреши в его кривой защите, и бью всем телом, всем весом!

Секунды тянутся медленно, тягуче, уже ничем дышать и в глазах кровавый туман. Некоторые ответные удары я пропускаю — вскользь, но много ли мне надо? Голова у меня не чугунная, и я ускользаю, танцую, и снова, снова включаю «Солнышко»!

Кросс через руку, левый боковой и в печень пятящемуся канадцу, задравшему руки к голове. Нокаут!

Рефери медлит, не сразу начиная отсчитывать секунды, потом требует от меня отойти подальше, хотя расстояние и без того достаточное.

— Один! — начинает считать рефери, выбрасывая руку.

— Два!

… считает он медленно-медленно… или это мне только кажется.

— … шесть! — Берти зашевелился — слабо, едва-едва.

— Семь!

Секундант канадца выбрасывает полотенце, и лезет на ринг, становясь перед Берти на колени.

— … победу нокаутом, — в голове всё плывёт, я с трудом — до сих пор — дышу, — одержал Алексей Пыжофф, Россия!

Рефери вздёргивает мою руку вверх, я улыбаюсь и…

… темнота.

*****

Проснулся я из-за переполненного мочевого пузыря, но некоторое время лежал в кровати — толи надеясь, что каким-то чудом рассосётся и перехочется, толи собираясь с силами. Не рассосалось и не перехотелось, увы.

Кряхтя, с немалым трудом сел на противно скрипнувшей кровати, морщась и кривясь от боли, и нашарив ногами тапочки, зашаркал в уборную, придерживаясь стены. Мельком увидел себя в зеркале, и — вот честно — еле себя узнал! Рожа — чистый утопленник, пролежавший несколько дней в тёплом илистом затончике, только что раками не поеденный.

Дошаркав до уборной, с трудом приспустил пижамные штаны и оседлал унитаз, зашипев от боли. Болит всё, и даже, чёрт подери, задница!

Нет, Берти туда не дотянулся, но фрекен Бок твёрдой рукой дырявит мою жопу два раза на дню, притом сериями, и это, я вам скажу, то ещё испытание!

Во-первых — сами шприцы, то бишь иглы, которые да-алеко не комариное жало! Скорее — шило.

Во-вторых — сами лекарства, от которых глаза лезут на лоб, а задницу печёт огнём. Но вроде как помогает… говорят. Сам я этого не чувствую, но наполнение пульса, зрачки… В общем, приходится верить на слово лечащему врачу.

Вообще же самочувствие — дрянь, врагу… Хотя нет, как раз врагу такое и пожелаешь! Злейшему!

Дивное сочетание сотрясения мозга, синяков по всему телу, сломанного ребра, разошедшихся швов и загноившегося (закономерно!) плеча. Гангрена мне (тьфу-тьфу-тьфу!) вроде как не грозит, но это именно «вроде как», а по ощущениям — самое оно!

Ну и температура в районе тридцати восьми, чему месье Кольбер искренне рад, считая меньшим злом и поражаясь динамикой выздоровления. По его словам — хуже не то что могло, а должно было быть!

Хотя какая там динамика… впрочем, ему видней, всё ж таки специалист, и говорят, очень толковый. Но в зеркало, несмотря на всю положительную динамику, смотреться не тянет, ибо страшно на такую рожу смотреть, и понимать, что она, рожа то бишь, твоя! Это динамика положительная, а рожа — полностью отрицательная!

Морда у меня опухшая, жёлто-синяя, с несколькими сечками, распухшими губами, сломанным носом и заплывшими глазами. Ниже… ну, не сильно лучше. Интересное, я бы даже сказал — авангардистское сочетание жёлтого, синего и почти чёрного цветов, на фоне которых естественный телесный цвет как-то теряется.

Даже, чёрт подери, ноги в синяках, хотя казалось бы! Понятно — голени, они ещё после первого покушения травмированы, да в клинче Берти, мать его, добавил. Но ляжки? Ляжки, чёрт подери! Как?!

На спине, говорят, тоже — от канатов и вообще. Сам я не вижу, а глянуть в зеркало не могу — шея толком не поворачивается. Но чувствую… да ещё как, чёрт подери, чувствую!

Сдавленно шипя от боли в кровящих дёснах, долго полоскал рот, не в силах даже нормально сплюнуть треснувшими губами, и потому просто наклоняясь вниз, к раковине, и позволяя жидкости стекать через зубы. Уляпавшись и придя в самое скверное (хотя казалось бы, куда гаже!) духа, умылся, осторожно промокнул физиономию полотенцем и вернулся в постель, где и дождался — сперва визита фрекен Бок, а потом — завтрака, состоящего из воздушного омлета, который благодаря разбитым дёснам отдавал кровью, и зелёного чая, также с железистым привкусом.

Вскоре после завтрака пожаловал с визитом Даниэль, возмутительно свежий и жизнерадостный, с кипой газет подмышкой, пахнущий солнцем и (с утра!) пивом.

— Я ненадолго, — поведал он мне, раздёргивая шторы и выглядывая в окно, — какой день, а? Чудо!

— Всё, всё… — адвокат примирительно выставил руки, услышав моё шипенье, — не злись! Понимаю, всё понимаю… видеть никого не хочешь, так?

— Хм…

— Говорю же, скоро уйду, — разулыбался друг, и непринуждённо усевшись в кресло, запрокинул ногу на ногу, — Да, где там горничная…

Вскочив, он выглянул за дверь и отдал распоряжение дежурящей за дверьми охране.

— Не злись, — засмеялся Даниэль, заметив мой выразительный взгляд, — девочки должны вскоре придти, так я их дождусь и вместе с собой уведу. А то… сам понимаешь.

— Да уж… — непроизвольно скривился я. Нет, Анна и Валери чудесные, но все эти слезы, жалостливые выражения лиц и прочая атрибутика «Девушка у постели умирающего Героя», признаться, изрядно меня раздражают. А самое скверное, что на того же Даниэля я могу рявкнуть и послать, и самое главное, он поймёт и пойдёт…

… а с девушками такое не выйдет! Нет, они не дуры и не мещанки, и наверное, даже не обидятся. Не слишком, во всяком случае… наверное.

Но зная их, и совсем чуть-чуть — женщин вообще, они сами себя сгрызут за «нечуткость» и прочее. А я, понимая это, измучаюсь, чёрт подери, ещё больше!

Дождавшись кофе, Даниэль принялся коротать время до прихода девушек, листая газеты и выискивая всё, что пишут обо мне. Некоторые, особо удачные (на его взгляд) пассажи, юрист зачитывает вслух.

— Ты — новый Леонид! — торжественно объявил он, встряхивая газету.

— Я… кто?

— Леонид, — любезно повторил юрист, — царь такой был, спартанский.

— Ага… — озадачился я, смутно догадываясь о сути статьи. Но Даниэль безжалостно зачитал мне избранные моменты, преисполненные пафоса.

— Я… я в тебя сейчас уткой кину, — пригрозил я другу.

— Погоди, погоди… — развеселившийся юрист зашуршал газетой, — вот ещё!

Перегнувшись, я начал шарить под кроватью, и Даниэль спешно отбросил газету.

— Всё… всё! Шантажист… — пробурчал