Княжеские трапезы - Фредерик Дар

Эдуар, как и накануне, надел грубую хлопчатобумажную сорочку, джинсы и куртку. Он был снова Эдуаром Бланвеном, который отправлялся отбывать месячное заключение во французскую тюрьму, а не Эдуаром Первым, князем Черногории.

Банан приготовил кофе. Они его выпили в молчании. Эдуар увидел футляр Рашель и спрятал его в карман.

— У меня есть для тебя выручка, патрон. Не Бог весть что: так как я езжу на замедленной скорости, мне пришлось смягчить электроприводной ремень и отдать одну треть на судебные расходы.

Банан взял коробку для бисквитов, где хранились деньги, и высыпал ее содержимое на стол.

Он считал деньги медленно, тщательно, ибо они всегда вызывали у него некоторую робость.

— Восемь тысяч шестьсот франков, — сказал он.

— Ты взял из них свой месячный оклад? — спросил Эдуар.

— Нет, но я могу подождать; наши старики нас с сестренкой подкармливают, и некоторые клиенты мне оставляют чаевые.

— Это ни к чему, — запротестовал князь. — Возьми себе пять тысяч, а три тысячи пошли почтовым переводом мадам Скобос, княгине Черногории, замок Версуа, Женева. Я себе оставлю шестьсот франков; туда, куда я отправляюсь, мне этого будет достаточно.

Он посмотрел на золотые часы:

— Пора, сынок.

Внезапно он передумал продавать часы. Сняв их, Эдуар передал их Банану.

— Если со мной что-нибудь случится, отвези их ба Гертруде и помоги ей продать мои машины; эти княгини, знаешь ли, ничего не смыслят в практических вопросах.

Его относительно хорошее состояние внезапно закончилось на лестнице, где он чуть не упал. Если бы Банана не было рядом, он скатился бы с лестницы. Парнишка помог ему добраться до машины и уложил его на заднее сиденье.

— Отдохни! — посоветовал он. — Мне кажется, когда они тебя увидят, они тут же тебя отправят в замок.

— Тюрьма — не армия! — возразил князь.

В конце концов, Мари-Шарлотт осталась одна наблюдать за гаражом Эдуара. Ей не хотелось спать, и она предпочла сторожить сама со своим знаменитым биноклем. Изможденное бородатое лицо Эдуара приводило ее в ужас. Она испытывала отнюдь на жалость — это чувство ей было незнакомо, а наоборот, безысходную ярость. Девчонка не ожидала, что ее кузен избавится от ее ненависти таким неожиданным способом (впрочем, она всегда могла его прикончить); внезапно со всей очевидностью Мари-Шарлотт поняла, что она его любила, поняла, когда через двойную призму бинокля увидела его изменившееся, постаревшее лицо. Это, должно быть, была любовь с первого взгляда еще в те времена, когда она впервые увидела Эдуара у Розины. Это было чувство ребенка, слишком рано ставшего женщиной, любовь развращенной девицы. С самого начала она поняла, что ее чувство безответно. И когда Мари-Шарлотт это ощутила, на смену пришла безграничная ярость, ненависть, настолько сильная, что ее всю трясло. Ей хотелось во что бы то ни стало его убить: это стало для нее идефикс, наваждением. Мари-Шарлотт не хотела даже допускать мысли о том, что Дуду умрет естественной смертью.

Прислонившись к спинке стула, она пыталась себя утешить тем, что неотвратимый конец Эдуара — это, вероятно, плод ее фантазии. Возможно, она ошиблась, слишком трагически восприняв изменение в облике Бланвена.

До сих пор ей приходилось видеть только двух мертвецов в своей жизни, и оба были мертвы из-за нее. Не слишком ли она долго на них смотрела? Но Мари-Шарлотт была уверена, что такое изможденное, искаженное страданиями лицо, как у Эдуара, могло принадлежать лишь человеку обреченному, который прекрасно знал об этом, но не испытывал никакого страха смерти, а как бы даже бросал вызов судьбе.

Мари-Шарлотт никогда не получала наслаждения в любви. Возможно, она была слишком молода; и ее тело еще было настолько незрелым, что не могло ощутить удовольствия от секса.

Девчонка не теряла из виду жалкое жилище Эдуара, приспособленное под гараж. Оно казалось как бы покрытым белым налетом в зеленоватых проблесках наступающего дня. Перед застекленной дверью стояли черные лужи машинного масла.

Внезапно погас свет в большом окне с запотевшими стеклами. Мари-Шарлотт из своей пристройки, даже с биноклем, смогла различить лишь смутные силуэты. Ночью она сумела бы взобраться на небольшой холмик, но среди бела дня боялась быть обнаруженной.

Чуть позже из гаража выехала машина. Банан был один. Мари-Шарлотт быстро оделась, растормошив пинками своих спящих приятелей:

— Вставайте, мерзавцы! Индейцы атакуют на рассвете!

Она объяснила Фрэнки и Стефани, ничего не соображавшим со сна, что Эдуар остался один.

Те встали, бранясь и ворча, не желая чтобы их торопили. Мари-Шарлотт не разрешила им даже выпить кофе. Дылде было позволено лишь выпить стакан газированной воды.

— Какое оружие берем? — спросил Азиат.

— Бери что хочешь, мне наплевать!

Они продвигались треугольником по грязной, топкой местности. Мари-Шарлотт шла впереди, остальные — за ней. Никто не разговаривал. Утренняя прохлада пробирала до костей: Стефани дрожала от холода, у нее стучали зубы.

— Танго с кастаньетами! — смеялся Фрэнки.

Больше до гаража никто не произнес ни слова.

Замок на двухстворчатых воротах гаража едва держался, Азиат сломал его монтировкой, которой часто пользовался как дубинкой. Он всегда носил ее прикрепленной к ноге при помощи лейкопластыря. Они вошли бесшумно, добрались до лестницы и остановились, прислушиваясь.

— Кто удостоится чести быть первым? — спросил Азиат, который не забыл, как Бланвен отделал его в «Ла Фанфар».

— Пойду я, — чуть слышно прошептала Мари-Шарлотт.

Она молча поднялась по лестнице. Дверь верхнего этажа была открыта, что было явным признаком отсутствия Бланвена. Перепрыгнув через три ступеньки, Мари-Шарлотт осмотрела спальню. И здесь все было пусто. Тогда девчонка сообразила, что Эдуар, по всей вероятности, находился в машине, вытянувшись на заднем сиденье, что было естественным в его состоянии! Должно быть, араб отвез его в госпиталь.

Подошли ее приятели. Увидев разочарование Мари-Шарлотт, Азиат стал зубоскалить:

— Кто остался в дураках? Мари-Шарлотт! Ей хотелось поразвлечься этой ночью! А птичка улетела, и наша предводительница опечалена!

Мари-Шарлотт влепила ему пощечину, разъяренная его насмешками, которые только еще больше разжигали ее гнев.

— Ну ладно, хватит! Мисс совсем расклеилась, что ли? — запротестовал Фрэнки, пытаясь спасти свое лицо.

Дылда, рыскавшая по ящикам, увидела коробку с бисквитами. Она открыла ее, так как была очень голодна. Обнаружив содержимое, Стефани издала радостный вопль:

— Песочное британское печенье, мое любимое, — объявила Дылда. — Восемь тысяч франков. Спасибо тебе, Иисус!

Она сгребла добычу, подняла подол своего платья без карманов и засунула пачки с деньгами в трусы.

Мари-Шарлотт задержалась в спальне Эдуара, пытаясь обнаружить его запах на подушке. Она увидела темно-красный след.

«Он харкает кровью, — подумала девчонка, — он что, заболел туберкулезом?»

Кровать Эдуара, на которой он спал в течение многих лет, где он провел свою последнюю ночь, эта кровать холостяка ее волновала. Возможно, он здесь, на этих старых простынях, занимался любовью? Ее терзала невыразимая ревность.

Мари-Шарлотт задумчиво посмотрела на своих спутников, они были ей противны.

— Убирайтесь, я буду его здесь ждать одна! — решила она.

Фрэнки покачал головой:

— Ты — чокнутая! Если он вернется со своим кретином, которому ты когда-то задала хорошую взбучку, то это будет твой праздник!

— Что он со мной сделает — ведь я его кузина!

— Такие неугомонные кузины рискуют получить хороший нагоняй!

Мари-Шарлотт превратилась в разъяренную фурию:

— Убирайтесь к черту и заприте дверь!

— Это будет не так легко, — посмеивался Фрэнки, — замок висит, как мои яйца!

— Ладно! Пусть висит, только убирайся!

Он спустился по лестнице, побежденный, как всегда, ее беспощадностью.

— Ты останешься здесь надолго? — спросила Дылда.

— Это будет зависеть от обстоятельств.

— Каких?

— Ты мне тоже осточертела, убирайся!

Оставшись одна в маленькой квартирке Эдуара, она вернулась в спальню, бросилась на постель и разрыдалась.

37

В камере, куда поместили Эдуара, находились еще двое. Надзиратель, который его принимал, громко расхохотался, глядя на его скорбный вид.

— Ну что с вами, месье Бланвен, вы еле тащитесь! Вы, наверное, всю ночь кутили? Так обычно поступают те, у кого легкая мера наказания.

Эдуар не стал его разубеждать: ему этот человек понравился, и ему было приятно, что его называют «месье».

Два сокамерника приняли князя без энтузиазма. Один из них был черный африканец, с лицом, изуродованным ритуальными шрамами. Второй — толстенький, кругленький, лысоватый мужчина лет пятидесяти, пребывающий, казалось бы, в полной прострации.