Команда Смайли - Джон Ле Карре

– Ты говорила мне никогда не прекращать поиска, – обронил он. Казалось, дальше последует вопрос, но вопроса не последовало.

Она подождала, затем высказалась:

– Я комедиантка, Джордж. Мне нужен надежный человек. Мне нужен ты.

Но он смотрел на нее из глубины лет.

– Дело в моей работе, – пытался объяснить он.

– Я не могу жить с ними. Я не могу жить без них. – Он решил, что она снова говорит о своих любовниках. – Только одно на свете хуже перемен, и это – статус-кво. Я ненавижу делать выбор. Я люблю тебя. Понимаешь? – Он, должно быть, что-то сказал. Она не опиралась на него, но прислонилась к нему и заплакала, и прислонилась только потому, что слезы лишили ее сил. – Ты так и не понял, насколько ты был свободен, Джордж, – услышал он ее слова. – Мне пришлось быть свободной за нас обоих. – Впрочем, она, казалось, поняла всю глупость последней фразы и рассмеялась.

Она выпустила его руку, и они пошли дальше – она прямыми вопросами пыталась выправить курс корабля. Он сказал – это займет несколько недель, может быть, больше. Он будет «жить в отеле», правда, он не упомянул, в каком городе или в какой стране. Она снова встала перед ним, и слезы вдруг полились рекой, еще сильнее, чем прежде, но это не трогало его, как ему бы того хотелось.

– Джордж, все кончено, обещаю тебе. – Она остановилась, чтобы произнести свой монолог. – Свисток просвистел – и в твоем мире, и в моем. Мы высадились на берег вместе. Ничего другого больше не будет. Если брать среднее, то мы самые ублаготворенные люди на Земле.

Он кивнул, казалось, принимая то обстоятельство, что она была где-то без него, но не считая это решающим. Они пошли дальше, и он заметил, что, когда она молчит, между ними устанавливается некая связь, но только как между двумя живыми существами, которые идут по одной дороге.

– Речь идет о людях, которые погубили Билла Хейдона, – сказал он ей то ли в утешение, то ли в оправдание своего ухода из ее жизни. А сам подумал: «Которые погубили тебя».

Он пропустил свой поезд, и теперь предстояло ждать два часа. Был отлив, и он шел вдоль берега, напуганный собственным безразличием. В этот серый день чайки белыми пятнами выделялись на свинцовом небе. Пара храбрых детишек плескалась в пене волн.

«Я краду чужую душу, – мрачно размышлял он. – Человек без веры, я преследую другого человека за убеждения, я пытаюсь отогреться у чужого костра».

Он смотрел на детишек и вспоминал чьи-то строки, он когда-то читал и любил поэзию:

Кинуться и поплыть в чистоте вод,

Радуясь, что ушел от постаревшего,

Холодного и уставшего мира.

«Да, – невесело подумал он. – Это я».

– Итак, Джордж, – пытался выяснить Лейкон, – вы считаете, что мы слишком высоко ставим наших женщин, и в этом мы, представители английского среднего класса, не правы? Вы считаете – поставлю вопрос так, – что мы, англичане, с нашими школами и традициями, ожидаем слишком многого от наших женщин, а потом виним их за то, что они совсем не соответствуют нашим стандартам... вы следите за ходом моей мысли? Мы смотрим на них как на явление, а не как на живые существа во плоти и крови. В этом наша промашка?

Смайли кивнул: дескать, возможно.

– Но если это не так, почему же Вэл всегда клюет на всякое дерьмо? – раздраженно бросил Лейкон к удивлению пары, сидевшей за соседним столиком.

Смайли не знал ответа и на этот вопрос.

Они ужинали в мясном ресторане по выбору Лейкона. Пили разливное испанское бургундское, и Лейкон дико возмущался британской политикой. А теперь они пили кофе и весьма подозрительное бренди. Слишком пережали по части антикоммунизма – Лейкон не сомневался в этом. Коммунисты в конце концов всего лишь люди. Они не монстры с окровавленными зубами – во всяком случае, теперь уже не такие. Коммунисты хотят того, чего хотят все: процветания, немножко мира и спокойствия. Возможности передохнуть от всей этой чертовой враждебности. А если они этого не хотят, что мы-то можем тут поделать? Есть проблемы – вроде Ирландии, которые неразрешимы, но вы ни за что не заставите американцев признать хоть что-то неразрешимым. Великобритания неуправляема – через пару лет такое положение будет всюду. Наше будущее – в коллективе, но наше выживание зависит от индивидуума, и этот парадокс ежедневно убивает нас.

– А вы, Джордж, как вы себе это представляете? Вы ведь теперь в конце концов не в упряжке. Вы можете позволить себе объективную точку зрения, широкие перспективы.

Смайли услышал собственные слова – какую-то глупость насчет спектра.

А теперь подошло время разговора на ту тему, которой Смайли весь вечер боялся больше всего: семинар о проблемах супружеской жизни.

– Нас всегда учили, что женщин следует лелеять, – не без возмущения объявил Лейкон. – Если они каждую минуту не будут чувствовать себя любимыми, они собьются с пути. А этот малый, с которым сейчас Вэл... словом, если она ему досаждает или говорит что-то несуразное, он подбивает ей глаз. Мы с вами никогда так не поступаем, верно?

– Безусловно, нет, – подтвердил Смайли.

– Послушайте. Как вы считаете, если я поеду к ней... прижму ее как следует у нее дома... поведу себя действительно жестко – пригрожу судом и тому подобное, – перетянет это чашу весов? Я хочу сказать, я ведь, ей-Богу, покрупнее его. И могу дать затрещину, что бы вы обо мне ни думали!

Они стояли на тротуаре под звездами в ожидании такси для Смайли.

– Ну, в общем, хорошего вам отдыха. Вы его заслужили, – заключил Лейкон. – Едете в какие-нибудь теплые края?

– Я решил просто уехать побродить.

– Счастливчик. Боже, как я завидую вашей свободе! Ну, так или иначе, вы очень мне помогли. Я последую вашему совету буквально.

– Но, Оливер, я не давал вам никакого совета, – возразил Смайли, слегка взволновавшись.

Однако Лейкон не обратил внимания на его слова.

– А то, другое, насколько я слышал, полностью утрясено, – безмятежным тоном добавил он. – Никаких концов, никакой грязи. Отлично, Джордж. Вы лояльно себя вели. Постараюсь, чтобы вы получили за это признание. Что у вас уже есть, я забыл? Один господин тут на днях заметил в «Атенеуме», что вы заслуживаете рыцарского титула.

Подошло такси, и, к смущению Смайли, Лейкон вылез с рукопожатием.

– Джордж, да благословит вас Бог. Вы были кремнем. Мы с вами птицы благородного полета, Джордж. Оба – патриоты, больше даем, чем получаем. Натренированы служить. Нашей родине. И должны расплачиваться за это. Будь Энн вашим агентом, а не вашей женой, вы наверняка хорошо бы ее вели.

На другой день после телефонного звонка Тоби относительно того, что «дело подходит к завершению», Джордж Смайли спокойно отбыл в Швейцарию под рабочим именем Барраклоу. В Цюрихском аэропорту он сел на автобус «Суисэйр», следующий в Берн, и прямиком направился в отель «Бельвю палас» – огромное, роскошное заведение, в котором царил мягкий эдвардианский покой и которое в ясные дни смотрит на подножие сверкающих Альп, а в этот вечер было окутано липким зимним туманом. Он-то думал остановиться в более скромном месте, ему даже приходило на ум воспользоваться одной из конспиративных квартир Тоби. Но Тоби убедил его, что в «Бельвю» гораздо лучше. В отеле несколько выходов, он расположен в центре, и если Смайли стали бы в Берне искать, то прежде всего подумали бы об этом отеле, поэтому Карла сочтет это последним местом, где он мог бы остановиться. Смайли вошел в огромный холл, словно ступил на палубу пустого лайнера, находящегося в открытом море.

Глава 21

Его номер оказался маленьким швейцарским Версалем. Письменный столик с мраморной крышкой и дутыми ножками был отделан медными инкрустациями, над двумя белоснежными кроватями висела гравюра Бартлетта, изображавшая байроновского Чайльд Гарольда. За окном стоял туман, такой густой, что казалось, нависла серая стена. Смайли разобрал чемодан и спустился вниз, в бар, где пожилой пианист наигрывал попурри из модных в пятидесятые годы мелодий, какие любила Энн, да и он, пожалуй, тоже. Смайли выпил бокал «Фендана», закусывая сыром и думая: «Началось». Вот теперь началось. Отныне назад пути нет, никаких колебаний. В десять он отправился в старый, любимый город. В холодном воздухе улиц, вымощенных булыжником, пахло жареными каштанами и сигарами. Древние фонтаны надвигались на него из тумана, средневековые дома напоминали декорацию к пьесе, в которой он не участвовал. Он шел под аркадами, мимо художественных галерей и магазинов антиквариата, мимо дверей, таких высоких, что туда можно было бы въехать на лошади. У моста Нидегг он остановился и посмотрел на реку. «Сколько проведено здесь ночей, – мелькнуло у него в голове. – Сколько пройдено улиц». Он вспомнил детство: «Так странно блуждать в тумане – ни одно дерево не узнает другое». Ледяной туман низко клубился над быстро бегущей водой, запруда в свете фонарей казалась кремово-желтой.