Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет - Эдди де Винд

концлагеря, постоянно находящихся перед лицом смерти, нам необходимо вспомнить, что произошло с евреями до депортации в Освенцим.

К примеру, остававшиеся в Амстердаме и даже уже находившиеся в Вестерборке [148] всячески отгораживались от страшной реальности. Можно сказать, что это стало особенностью их менталитета. Разум подсказывал, что их могут отправить в Польшу, но, несмотря на это, все продолжали убеждать себя: «Нас это не коснется». Они просто не желали слышать о том, что их соплеменников там убивают в газовых камерах (хотя в радиопередачах Би-би-си эта тема поднималась с 1941 года). Они не желали смотреть правде в глаза, повторяя, что это «британская пропаганда». Только уже оказавшись в поездах на границе Нидерландов, он поняли, какой фикцией были гарантии безопасности, типа печатей еврейских советов, составлявшихся немцами списков и многого другого.

Из-за нежелания принять реальность и ложного чувства защищенности подавляющее большинство нидерландских евреев не предприняли ни одной попытки спастись, сбежав или организовав сопротивление. В отличие от голландцев обитатели Варшавского гетто были реалистами. Их этому научили годы выживания в условиях антисемитизма. Немцы, со своей стороны, действовали хитро, распространяя информацию, будто Вестерборк – «хороший» концлагерь, где есть даже какие-то «удобства». И все же депортации было не избежать, и когда в поезде, идущем в Польшу, стало совершенно очевидно, что репрессии неотвратимы, в ход пошел другой защитный механизм. Люди впали в гипоманиакальное состояние. Толпа повела себя как испуганный ребенок, который поет в абсолютной темноте, чтобы заглушить свой страх перед ней. Один из депортируемых вытащил гитару, другой запел, заражая окружающих оптимизмом, так что вскоре весь товарный вагон (вернее, вагон для скота) подхватил мелодию. Неестественная радость нарастала, когда пассажиры состава проезжали разбомбленные немецкие города. И хотя все уже осознавали, что едут в концлагерь, страх перед ним отступил.

Когда поезд сделал длительную остановку на станции в городке Аушвиц [149], все ждали только одного: когда же он снова тронется, чтобы поскорее добраться до места назначения. Никто не думал о том, что там всех ждет скорый конец…

Через много часов состав снова двинулся в путь, но вскоре остановился у длинной платформы посреди зеленых полей. На перроне стояли бритые мужчины в полосатых лагерных робах. Они подбежали к вагонам и резким рывком открыли двери.

В тот момент осознание реальности все еще подавлялось. Врач, который ехал с женой и ребенком со мной в одном вагоне, сказал про стоящих на платформе: «Смотрите, эти заключенные помогут нам с багажом». Это была фраза туриста, совершающего увеселительную прогулку по горам и не замечающего опасности, пока прямо ему на голову не обрушится лавина. Прибытие в концлагерь – тяжелая психическая травма, она наваливается на сознание лавинообразно. Все происходит так быстро, что тебя может сбить с ног и раздавить потоком событий.

Восемьдесят процентов пассажиров нашего состава посадили в большие грузовики. В основном там были старики, инвалиды и матери с детьми. Их отвезли в так называемый «Bad und Desinfektionsraum» – «Душевой и дезинфекционный отсек». Там их заперли в абсолютно герметичной помывочной и через громкоговорители велели глубоко вдохнуть, якобы чтобы очистить легкие от возбудителей болезней. Мы не можем даже вообразить, какие мысли пронеслись в их голове в то мгновение, когда они поняли, что пущен отравляющий газ. Их судьба ужасна, и поэтому не хочется пускаться в спекуляции относительно того, что они почувствовали, когда открылась ошеломляющая правда…

Давайте лучше обратимся к тому, что происходило с молодыми и здоровыми узниками.

Психическая травма «накатывала» в несколько этапов. После того, как двери товарных вагонов распахнулись, встречавшие заключенные выгнали всех приехавших на перрон палками и дубинками. Новенькие впервые узнали, как обращаются здесь с людьми, но это произошло не при встрече с эсэсовцами. Они столкнулись с жестокостью со стороны товарищей по несчастью. Полицейские функции выполняла особая категория узников: это были люди, хорошо знавшие здешние правила. В Освенциме такую роль выполняли в основном поляки.

Весь багаж свалили в одну кучу. Можно было распрощаться с последними материальными напоминаниями о доме. Однако дальше произошло самое худшее. На платформе выстроили несколько шеренг: в одном ряду были те, кто постарше, в другом – молодые мужчины, в третьем – молодые женщины. Тут стало понятно, что нас разлучат с близкими и придется долго пребывать в страхе и неизвестности, прежде чем мы сможем увидеться. В тот момент новенькие еще верили, что встретятся вновь, и искренне говорили друг другу «до свидания». Но вот шеренги пришли в движение, и с каждым шагом травма, обрушившаяся на каждого, становилась глубже и тяжелее.

Молодые мужчины зашли за ограждение и оказались на территории лагеря. Здесь были складские помещения для стройматериалов, большие ветхие сараи, огромные штабеля с бревнами и кирпичом. Проезжали небольшие вагонетки на простой ручной тяге и огромные вагоны, которые толкало по пятнадцать-двадцать человек в тюремных робах. По дороге попадались также мастерские, из которых доносился шум работающих станков. А потом снова шли склады, горы досок и кирпича. Везде кипела работа, возводились здания.

У новоприбывших возникали ассоциации, связанные с принудительным трудом прошлых веков, – рабы на галерах, каторжная работа в рудниках. В голове крутилась непереносимая мысль: «Я теперь тоже каторжник». То, что раньше было известно только из художественных произведений (например, из «Записок из мертвого дома» Достоевского или из фильма «Я – беглый каторжник»), становилось реальностью.

Потом узники подошли к воротам и увидели ту часть лагеря, где им предстояло поселиться. Над воротами красовалась чугунная надпись с лагерным девизом: «Arbeit macht frei» – «Труд делает свободным». Он должен был примирить тысячи входящих с их судьбой, давая им призрачную надежду.

Сложившаяся здесь система отношений была, в частности, построена на поддержании этой надежды. Эсэсовцы иногда угрожали отдельным личностям, но никогда, пожалуй, не заявляли, что их цель – уничтожение всех узников. Они нарочно распространяли различные слухи, быстро проникавшие в густонаселенные бараки, действовавшие как анестезирующий яд и подпитывавшие иррациональные иллюзии. Все это удерживало заключенных от активного сопротивления. При этом упование на то, что, работая, ты станешь свободным, исчезло после первых же бесед со старожилами, среди которых были некоторые наши соотечественники.

Они немилосердно и без обиняков рассказали новичкам сразу всю правду: о пытках, эпидемиях, голоде и особенно о еженедельных «отборах», во время которых выявлялись самые слабые и отправлялись в газовую камеру. Помню, я беседовал с одним узником примерно через час после моего прибытия в лагерь. Это был сильный, хорошо сложенный молодой человек, с виду вполне упитанный. Он сразу заявил, что никто из нас здесь не выживет. Я с недоверием спросил: «А как давно вы здесь?» – «Год». – «Значит, тут все-таки терпимо!» Однако