Поход Наполеона в Россию - Арман Коленкур

Это событие, а также потеря Витебска и неудача вице-короля211, о которой мы узнали на следующий день, были первыми яркими фактами, по-настоящему и безжалостно раскрывшими императору глаза на его положение и на возможные, последствия понесенных поражений. После этих событий он согласился, что невозможно занять позиции в Орше и Витебске, как он собирался еще 48 часов тому назад. К тому же он узнал, что герцог Эльхингенский, который шел в арьергарде, имел столкновение с казаками под Дорогобужем. Казалось, все объединилось для того, чтобы лечь бременем на плечи императора во время его пребывания в Смоленске. Так как события, которые я только что изложил, не позволяли ему больше осуществить свой проект и занять позиции в Смоленске, то он должен был вызвать вице-короля обратно. Полученные им сведения о потерях, понесенных вице-королем при выполнении этого маневра, были весьма неприятны, но по крайней мере эти потери были почетными, и это служило известным утешением.

Илистые берега Вопи задержали 9 ноября 4-й корпус, двигавшийся на соединение с нами; итальянская гвардия за отсутствием моста перешла реку вброд, несмотря на льдины и на присутствие превосходных сил неприятеля; артиллерия завязла в грязи; лошади были истощены и после всех тщетных усилий не в состоянии были вытащить орудия, так что пришлось бросить часть артиллерии. Напрасно было пущено в ход все, что может совершить мужество, самоотверженность и пример доблестного начальника. Подвергшись со всех сторон нападению превосходных сил, итальянская пехота 10 ноября покрыла себя славой: она дала отпор полчищам казаков Платова, напавшим на нее с тыла, а с фронта оттеснила кавалерию Иловайского, который хотел преградить ей путь и помешать вступить в Духовщину, где вице-король расположил свой штаб и откуда он должен был направиться в Смоленск на соединение с армией.

Во время пребывания императора в Смоленске ему было доставлено воззвание Кутузова к армии, выпущенное 31 октября в Спасском.

Император делал все возможное, чтобы собрать в Смоленске своп корпуса, не останавливая движения армии. Было роздано много пайков, и были приняты меры, чтобы еще больше пайков раздать в Орше и других пунктах, которые, по мнению императора, обладали лучшими запасами. Он занимался также эвакуацией того немногого, что еще оставалось в арсенале, как будто сама армия не обладала большим количеством снаряжения, чем могли перевозить наши транспортные средства, и как будто оставленные в Смоленске трофеи (как он называл все, что мы бросали по пути) должны были быть более ценны для неприятеля, чем трофеи, которыми мы ежедневно усеивали дороги! Так как император питал надежду занять позиции, то он не был, или не хотел быть, расчетливым в каком бы то ни было отношении. Не подлежит сомнению, что мы сохранили бы и спасли бы гораздо больше, если бы вовремя принесли те жертвы, которых требовали обстоятельства; но мы заставляли двух-трех несчастных лошадей тащить орудия и зарядные ящики, в которые надо было бы запрячь шестерку, а за то, что мы не бросили вовремя один-два зарядных ящика или одну-две пушки, мы шесть дней спустя теряли четыре или пять ящиков или орудий. Жили изо дня в день, не желая согласно поговорке делать подарков черту, и в конце концов сделали огромный подарок неприятелю.

Казалось, что император ждет чуда, которое переменило бы погоду и остановило бы разложение, разъедавшее нас со всех сторон. Все его внимание было посвящено гвардии, которую он надеялся спасти от разложения, так как она еще сохранялась в целости. Один артиллерийский генерал из гвардейского корпуса рискнул как-то предложить ему пожертвовать несколькими орудиями, чтобы не доводить лошадей до полной потери сил, так как они и без того были изнурены и число их было ниже потребной нормы, но император не стал его слушать. Армейские генералы и офицеры видели зло, но знали, что его ничем нельзя остановить, а потому они не очень старались сохранить еще на некоторое время то, что неминуемо должно было погибнуть через несколько дней. В общем все так устали от войны, так хотели отдохнуть, попасть в менее враждебную страну, не проделывать больше отдаленных экспедиций, что многие слепо возлагали своеобразные надежды на уже постигшие нас бедствия и обманывались насчет их дальнейших последствий, думая, что все случившееся будет полезным уроком для императора и умерит его честолюбие. Таково было общее мнение. Легко представить себе, как оно повлияло на неизбежные трудности нашего положения и как оно осложнило их, препятствуя борьбе со злом. Судя но поведению, по беззаботности многих людей, можно было подумать, что чем суровее будет урок, как его называли, тем лучше, и что злая судьба давала этот урок императору отнюдь не за счет французской крови. Так как император сам видел бедствия, жил и двигался среди всеобщего расстройства и удручающих картин, то даже люди с наилучшими намерениями считали, что им нет надобности указывать или хотя бы намекать ему на это.

Увы! Император строил себе иллюзии, и его заблуждение вело нас к гибели. Начальники видели спасение именно в том, что зло приняло слишком большие размеры, а императору это зло представлялось вовсе не таким большим, каким оно было в действительности. Он в самом деле думал, что приближается конец жертвам и он сможет остановиться и расположить армию на позициях; это в достаточной мере доказывается его упорным стремлением все увезти с собою, все сохранить, и это роковое упорство было причиной того, что он все потерял. Судьба слишком долго осыпала его своими милостями; он не мог поверить, что она внезапно отвернулась от него. Морозы стояли сильные, но еще терпимые. Всем хотелось верить, по примеру императора, что мы займем позиции еще до того, как ударят крепкие морозы. Все тогдашние помыслы и желания сводились к надежде найти склады, то есть обеспеченное продовольствие. В самом деле, в тот момент это было средством против всех зол. Мы находились уже в лучшей местности. Русские, по сравнению с тем, что они могли бы сделать, преследовали нас так слабо, беспокоили нас в походе так мало, что на них смотрели, как на людей, нуждающихся в отдыхе не меньше нашего. Смоленск, продовольствие, которое можно было там раздобыть, немного меньшие морозы — этого было достаточно, чтобы вновь оживить всех и подбодрить даже наименее мужественных людей. Думали, что пристанище близко, и каждый напрягал все силы, рассчитывая укрыться в нем через несколько дней.

Тем временем я день и ночь занимался реорганизацией императорских обозов. Я заранее послал в Смоленск заказ на подковы с тремя шипами для всех обозных лошадей. К этой работе я привлек даже рабочих арсенала, которые выполняли ее в ночное время за высокое вознаграждение. Днем они работали для артиллерии. Я приказал запасать все продовольствие, сколько удастся достать, хотя бы за наличный расчет. Я сжег много экипажей и повозок — в соответствии с числом павших лошадей; такую предосторожность я принял уже один раз 10 дней тому назад. Таким путем я сберегал оставшихся лошадей. Очень трудно было убедить императора согласиться на эту меру. Видя, что он очень не хочет прибегать к ней, я не говорил ему больше ни о чем; я взял все на себя и, кроме фургонов с продовольствием и больными, сохранил только экипаж, в котором ехали де Бово, де Мальи и де Боссе; Боссе страдал подагрой. Я показал пример; захромавшие или ослабевшие лошади были брошены. В конце концов после 48-часовой остановки в Смоленске обоз двинулся в путь в достаточно хорошем состоянии. Лошади были подкованы; кузнецы работали днем и ночью; я сам наблюдал за всем, и именно этой предосторожности я обязан спасением людей моего ведомства, которые получали регулярные пайки вплоть до Вильно.

Во время пребывания в Смоленске император каждый день ездил верхом и еще раз осмотрел город и окрестности, как будто он хотел сохранить его в своих руках. Он еще прежде был очень озабочен, а после сражения вице-короля с неприятелем озабоченность его увеличилась. Он видел состояние армии, когда она проходила через Смоленск, и это, думается мне, убедило его, что зло было больше, чем он хотел признаться самому себе. Но все же император по-прежнему тешил себя надеждой, что последствия будут не столь мрачными, как тогда, по-видимому, предвидел. Он не сомневался, что сможет расположить армию на позициях, как только соединится с корпусами, стоящими в Волыни и на Двине. Он ожидал прибытия польских казаков, которых, как он обещал, мы должны были встретить возле Смоленска. Ошибался ли он сам на этот счет или говорил об этих подкреплениях, чтобы внушить иллюзии другим? Не знаю, но во всяком случае в Польше весьма слабо занимались набором этих казаков. Наши коммуникации были прерваны уже в течение нескольких дней; мы не получали больше сообщений ни из Франции, ни из Вильно, ни даже от корпусов на Двине. Все это немало беспокоило императора, который держался тем не менее твердо и непоколебимо; эти черты характера злили иногда его приближенных, но зато были способны воодушевить наиболее удрученных людей.