НА ПОЛПУТИ В АД - Джон Колльер

– Вот деньги, – сказал Эдвард. – Где я могу остаться с ней наедине?

– Откати кровать за занавес, – ответил доктор. – Мы включим радио.

Эдвард остался один с красавицей, которой предназначались его дом, его земли, вся его жизнь, он сам. Он смочил носовой платок и стер с ее губ помаду.

Он попытался освободиться от всего постороннего, чтобы в мозгу, как на фотопленке, сфотографировать мельчайший изгиб ее щек и губ, мимолетный шорох опущенных ресниц, каждый завиток неземных волос.

Вдруг, к своему ужасу, он почувствовал, что слезы затуманили его взор. Он хотел навечно запечатлеть в памяти богиню, но теперь все его существо переполнилось жалостью к живой девушке. Он нагнулся и поцеловал ее в губы.

Тем, кто целует спящих красавиц, суждено просыпаться самим – придя в себя, Эдвард отпрянул от кровати и поспешно шагнул за занавес.

– Вовремя, – одобрительно сказал доктор.

– Сколько, – сказал Эдвард, – вы хотите за эту девушку?

– Слыхала? – сказал сестре доктор. – Он хочет купить наше дело.

– Продавай, – сказала сестра.

– Тебе ведь она никогда не нравилась, верно?

– Двенадцать, – сказала сестра.

– Двенадцать тысяч долларов? – вскричал Эдвард.

– Сами разбирайтесь, – сказал доктор. Не торговаться же по такому поводу. Эдвард телеграфировал своему поверенному, чтобы тот раздобыл денег. Через два-три дня деньги пришли, и в тот же вечер Эдвард со своим необычным грузом выехал в Чикаго. Там он снял номер в отеле, чтобы она отдохнула между поездами, а сам сел писать письма. Написал и пошел вниз опустить их. У стойки администратора стояли мужчина и женщина. Вид их показался Эдварду крайне неаппетитным.

– Вот этот джентльмен, – сказал им администратор.

– Мистер Лекстон? – спросил мужчина.

– Моя дочь! – душераздирающим голосом закричала женщина. – Где моя девочка?! Мой ребенок!

– Что все это значит? – вскричал Эдвард, переходя вместе с ними в пустой холл.

– Похищение людей, торговля белым товаром и нарушение закона Мэнна, – сказал мужчина.

– Продать как рабыню! – верещала женщина. – Белую девушку!

– Что такое закон Мэнна? – спросил Эдвард.

– Закон Мэнна – это когда везешь любую женщину, кроме собственной жены или дочки, из своего штата в другой, – объяснил мужчина. – Два года тюрьмы.

– Докажите, что она ваша дочь, – сказал Эдвард.

– Слушай, умник, – сказал мужчина. – Если тебе мало полдюжины свидетелей из ее города, то прокурору округа их хватит с головой. Видишь вон того парня у стойки? Это здешний бобик. Мне стоит только свистнуть.

– Вам нужны деньги, – догадался наконец Эдвард.

– Мне нужна моя Рози, – сказала женщина.

– Мы тратили на нее по двадцать тысяч, – сказал мужчина. – Да, за ней было кому ходить.

Некоторое время Эдвард еще пытался с ними спорить. Они требовали двадцать тысяч долларов. Он опять телеграфировал в Англию и вскоре после этого заплатил деньги, получив взамен документ, который оставлял за ним все родительские права и назначал его единственным и законным опекуном спящей девушки.

Эдвард был потрясен. В Нью-Йорк он уехал как во сне. Жуткие подробности недавнего разговора никак не выходили у него из головы. Когда же до него вдруг дошло, что кто-то обращается к нему в таких же или почти таких же выражениях, он окончательно растерялся. В холле нью-йоркского отеля перед ним, держа его за пуговицу, стоял дряхлый, но очень деловитый священник.

Он что– то говорил о женственности юных американок, о непорочности, о двух своих скромных прихожанах, о моральных устоях штата Кентукки и о девушке по имени Сьюзи Мэй. За его спиной маячили две бессловесные фигуры, которые явно умели не только сами хранить молчание, но и заставить, если надо, замолчать любого.

– Так, значит, верно, – сказал Эдвард, – что в горах живут одни голодранцы?

– В наших краях, сэр, – сказал священник, – где горный воздух прозрачен и свеж, это слово не в ходу.

– Выходит, настоящее имя девушки, что спит сейчас в моем номере наверху, Сьюзи Мэй? Стало быть, те типы – мошенники. Так я и знал! А теперь эти люди хотят забрать свою дочь. Как же они узнали об этом?

– Сведения о вашей безнравственной выходке, сэр, уже три дня не сходят со страниц американских газет.

– Не зря друзья всегда советовали мне читать газеты. Так эти люди хотят забрать девушку в свою убогую лачугу…

– Скромную, – поправил священник. – Скромную, но чистую.

– … чтобы затем продать ее в балаган первому попавшемуся проходимцу? – Он принялся пространно рассуждать о чистоте своих намерений и о безупречном уходе за Сыюзен Мэй.

– Мистер Лекстон, – спросил священник, – вы когда-нибудь задумывались, какова цена материнской любви?

– В прошлый раз цена материнской любви составила двадцать тысяч долларов.

Острить не следует никогда, даже если находишься на пределе отчаяния. Слова «двадцать тысяч» гулким эхом, словно из горной пещеры, отозвались из бездонной пасти престарелого родителя, в потухших глазах которого вспыхнула хищная крестьянская сметка.

Разговор принял откровенно комический характер. Эдвард попросил разрешения ненадолго удалиться, чтобы немного перевести дух и собраться с мыслями.

«На это уйдет весь мой капитал до последнего пенса, – размышлял он. – Мне не на что будет жить. Сьюзи понадобятся очень дорогие врачи. Впрочем, я буду с ней счастлив, даже если продам поместье и оставлю себе только дом лесника. Тогда у нас будет фунтов четыреста-пятьсот в год, столько же звезд над головой и такие же густые леса кругом. Так и сделаю».

Получилось не совсем так, как он рассчитывал. Выяснилось, например, что если в спешке продавать поместья, то вырученные деньги далеко не всегда соответствуют их ценности и красоте. Кроме того, по ходу дела надо было платить юристам, тратиться на сувениры, необходимые в интересах срочности; много денег ушло также на гостиницы и транспорт.

В результате состояние Эдварда свелось к двумстам фунтам годового дохода, зато у него был домик лесника, над ним – созвездие Ориона, а вокруг – огромные леса. Теперь он будет гулять у дома, любоваться желтым пламенем свечи, приветливо играющим в крохотном окошке, и радоваться мысли, что в этих стенах хранится вся красота мира. В такие минуты он был счастливейшим из людей.

Счастье его омрачалось лишь одним. Новый владелец поместья, как выяснилось, был человеком отнюдь не самым simpatico {Симпатичным (исп., ит.).}. Для этих мест он выглядел не совсем подходящим, что ли. Несомненно, Эдвард относился к нему с некоторым предубеждением, но ему казалось, что у этого господина необычайно зычный, резкий и властный голос, что одевается он чересчур пестро, что руки у него излишне ухожены, а перстень на пальце слишком массивен и ярок. Чертам его лица также не хватало изысканности. Но если, рассуждал Эдвард, у него и была внешность борова, боров этот был явно сказочно богат. Он строил самые устрашающие планы по поводу того, что он называл «незначительным переустройством» поместья.

По сравнению с участью его любимых земель прочие неприятности занимали Эдварда мало. Несмотря на то что его опекунство над прелестной больной было документально подтверждено, одна из местных газет заклеймила его распутником, а другая высказывалась обо всей этой истории с отталкивающей бесцеремонностью. Родственники побогаче порвали с ним, а те, что победнее, приезжали читать ему мораль. Одна высоконравственная особа, повстречав Эдварда на главной улице Шептон-Меллета, несколько раз при всех ударила его зонтиком.

Тем временем в результате тщательных поисков ему удалось найти эндокринолога с мировым именем: знаменитость, ко всему прочему, оказалась энтузиастом своего дела, и не проходило и недели, чтобы он, забросив работу, не мчался из Лондона проведать Сьюзи Мэй. Эдвард старался не думать, во сколько обойдутся ему эти визиты.

Наконец настал день, когда доктор, спустившись по узкой лесенке и стряхнув с рукава паутину, взглянул на Эдварда с самодовольной улыбкой.

– У меня для вас хорошие новости, – сказал он. – Не далее как вчера я связался с венским профессором Вертгеймером.

– Хорошие новости, говорите? – сказал Эдвард, и сердце его учащенно забилось. – Вы хотите сказать, что сможете разбудить ее?

– Не только разбудить, – заверил его специалист, – но и поддерживать ее в этом состоянии. Вот препарат, изготовленный в соответствии с моими наблюдениями в лаборатории Вертгеймера. На вид самые обыкновенные таблетки, а между тем это новое слово в медицине. Видите инструкцию? «Принимать в 9 утра и в 6 вечера». Не позже и не раньше. Вы меня понимаете? – допытывался доктор с пристрастием.

– Понимаю. Давать точно в указанное время.

– В противном случае она снова уснет, – строго предупредил его доктор.

– Скажите, когда она проснется?

– Возможно, через сутки, а может, и через двое. Или того позже.