Революция полов, или Тайная миссия Клары Цеткин - Ольга Грейгъ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…А ведь они просили не передавать их, потому как знали, что их ждет дома, что тут их объявят изменниками, предателями со всеми вытекающими ужасными последствиями, со смертельным страхом ждали возвращения в Советский Союз. Правда, позже идеологи и пропагандисты СССР утверждали, что это гитлеровская фашистская пропаганда так запугала несчастных людей, что, дескать, в СССР их расстреляют, что те боялись ехать на родину, где их ждали с распростертыми объятиями и слезами на глазах…
А еще — они узнали другой мир, социум, в котором, невзирая на фашистскую диктатуру, можно быть сытым, нормально работать, жить, имея удобства, крышу и хороший угол, иметь приемлемую сумму денег, несравнимую с советскими зарплатами… Вот этот критерий скрывается до сих пор, бережется как зеница ока…
Но почему, из каких это таких побуждений бывший фашистский рейх, а ныне Германия оказывала жертвам фашизма материальную помощь, не сравнимую ни с какими льготами и пенсиями в бывших советских республиках?
— Мне довелось видеть кадры репатриации бывших советских людей, угнанных в Германию, — рассказывал писатель, профессор Олег Грейгъ, работавший прежде закрытым чиновником в ЦК КПСС, — вряд ли когда-либо эти документальные фильмы покажут широкой публике; их место — в тайных архивах, их участь — лежать, пока не приспеет пора. Там почти навсегда молодые — пока сохраняется пленка — люди по-русски и по-немецки просят английских солдат, пытающихся с трудом перепроводить их в советскую зону оккупации, при этом хватают англичан за ноги, целуют им ботинки, умоляя ради всего святого не отдавать их на ту сторону, в советскую зону… Я останавливал кадры, пытался расслышать, о чем говорят стороны, изучал лица английских солдат и офицеров; не знавшие нюансов большой политики, они были крайне удивлены фактом перевода в советскую зону молодых людей. Они пребывали в недоумении, их взгляды выражали жалость и сочувствие к этим людям, но существовал приказ, и они вынуждены были его выполнять. В кадрах было отчетливо видно, как они отрывают от себя, поднимают с земли наших людей и довольно тактично, по одному, переводят в советскую зону. Где автоматчики в галифе и хромовых сапогах, встречают ударами каждого, и собаки рвут куски мяса из человеческих тел…
Эти нелюди — задурманенная коммунистической идеологией толпа, частица массы, гордо именуемой освободителями Европы, — видят в бывших соотечественниках молодых предателей, наймитов и пособников фашизма. И потому так безжалостно, так дико расправляются с каждым, переведенным из английской зоны.
Середина XX века; время без полутонов; это век черного и красного! Век «честных» героев-большевиков и предателей! Век порождения из одного яйца идеологии коммунизма и фашизма и борьбы их друг с другом; все — в соответствии со значимым указанием классика марксизма-ленинизма о «единстве и борьбе противоположностей»…
Не в этом ли безбожная (божественная) мистика наказания людей за то, что они сотворили зло, надругавшись над Российской империей, насильственно ввергнув ее в пучину зла; надругавшись над страной, как над Женщиной, изувечив ее кровавой революцией…
Среди тех, кто возвращался, не давая на то согласия, оказалась и бывший младший сержант Клавдия.
— Я вглядывался в ее лицо, когда она истошно кричала англичанину по-русски и по-немецки, что она боится возвращаться, очень боится, потому что ее расстреляют как предателя. Я останавливал пленку и прокручивал вновь и вновь… Ее рот открывался, и она кричала и кричала в пустоту…
Чья вина в том, что человек не по своей воле оказывается в непредвиденных обстоятельствах? Кто ответит за это? Кто вообще должен отвечать?
— Реальные цифры таковы, — подчеркивал О. Грейгъ, — что более 95 % советских молодых людей не хотели возвращаться на родину, но их вернули. Как вернули и тех, кто был в Германии в концентрационных лагерях и пожелал остаться на Западе. Лишь небольшому количеству людей при передаче удалось бежать. Большинство их осело в Великобритании, Франции, Латинской Америке, в частности, в небольшом государстве Суринам. Я встречал некоторых из них, общался… Между прочим, среди них два Героя Советского Союза, три генерала Красной армии (со времени их пленения — бывших); но об этом все умалчивают — и архивы, и военно-исторические журналы, и руководство страны. Не говорю уже о полковниках, подполковниках, майорах… которым посчастливилось избежать участи насильственного возвращения; хотя и жизнь вне родины — не сахар, но лучше горечь чужих полей, чем обманная сладость счастливой жизни, описанной в передовицах в СССР…
Клавдия получила за дезертирство 20 лет и 5 лет поражения в правах. С меньшинством остальных, кого не осудили, в фильтрационных лагерях проводили такую жесткую идеологическую обработку, что люди навсегда (!) забыли свое пребывание в Германии, а тем более все нюансы той жизни. Зато после своих лагерей, после многочасовых бесед с энкавэдэшниками они хорошо «запомнили», как фашисты, эсесовцы и бауэры «истязали» их в Германии, — причем, точно так же, как когда-то книжная Лорхен Бертгольдт расправлялась на свиноферме с украинскими и белорусскими девушками.
По сей день эти уже старые, немощные люди — если их спросить, — дрожа от первобытного страха, вселившегося в них еще от их проработки сотрудниками НКВД и НКГБ, будут говорить так, как надо… как было приказано… как придумано для всех раз и навсегда…
Клавдию осудили, после чего она была отправлена в Мордовию на лесоповал.
И началась действительность; вновь довелось узнать настоящее, истинное отношение к советской женщине советского человека. Чувство достоинства? — такого понятия для хомо советикус не существует, не может существовать!
В лагпункте при распределении по отрядам ее внимательно рассматривала вертухай, приказав ей наклониться и раздвинуть ягодицы, после садистски ткнула тупым предметом, сказав: «А ты девка ничего себе, хорошо тебя откормили фашисты. Видать, не одного нашего сдала в концлагерь…»
Та ничего не ответила, а к концу дня, когда их переодели в робы, пришли еще две надсмотрщицы и приказали ей и некоторым другим следовать за ними. Их привели в какой-то зал, наверное, клуб зоны, где в полушубке с погонами майора и с плетью в руке стояла дебелая баба с гнилыми зубами. «Ну что мне, суки, с вами делать? Тут поступил один интересный заказ… так вы уж, курвы, постарайтесь».
Женщин привезли на лесоразработку, где стояли вагончики и, передали их здоровенным мужикам, которые приказали им раздеться, и сразу же началась сексуальная оргия. Старшим среди насильников был пахан мужской зоны, окруженный «опричниками»; более двух недель пришлось Клаве вместе с подругами по несчастью удовлетворять похоть этих самцов.
Не единожды советские изверги в погонах офицеров и с партбилетами в карманах отдавали зэчек на унижения, подвергали издевательствам.
Если кто-то из женщин пытался возражать, вначале ее избивали плетьми, а потом загоняли в «трюм» (одиночную камеру). Клавдия не единожды была там; в этом штрафном изоляторе на самом полу в углу была залита в бетон бутылка из-под шампанского, горлышком она смотрела в камеру, а отбитым донышком — на улицу. Такая же бутылка была и в противоположном углу. Вряд ли фашисты знали о таких способах (хотя, безусловно, они многое переняли у своих учителей из СССР и в чем-то даже превзошли их); жуткий сквозняк вызывал неумолчный, чудовищный вой, закладывающий уши, леденящий душу и сердце. К тому же женщин загоняли сюда полуголыми, и это в мороз минус 45 градусов… лишь тонкое одеяло на полу как насмешка. Время от времени, чтобы зэчка не околела, кто-то закрывал снаружи дырки, тогда исчезал сквозняк и смолкал вой… Но и этого садистам, — облеченным властью, было мало; поперек камеры был еще желоб, куда пускали горячую воду и бросали хлор, от которого буквально вылезали глаза. После таких пыток любое групповое изнасилование, любой секс с зэками воспринимался как тихое успокоение, подобное призрачному счастью.
Нет смысла описывать изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год адские испытания, муки, пережитые Клавдией.
Так же, как когда-то капитан-летчик, подаривший ей несколько часов страсти в то время как вокруг шли бои, она отсидела от звонка до звонка (досрочно обычно освобождают стукачей). Спустя 20 лет она, потерявшая здоровье, выглядела измаянной дремучей старухой. Понятно, ее не захотели прописывать и нигде принимать на работу, так что не было никакой возможности заработать на кусок хлеба. Оставалось два пути: совершить преступление (чему она противилась) либо побираться. Очевидно, Клавдия смалодушничала, она не мстила, не совершала зла; периодически на узловых станциях и в областных центрах можно было увидеть ее сгорбленную, сутулую, издававшую дурной запах фигуру — побирушку, просящую у людей копеечку… бывшую — комсомолку, солдата, предательницу, гастарбайтера, зэчку… просто Клаву, родившуюся не в той стране…
