От каждого – по таланту, каждому – по судьбе - Сергей Романовский

«Пролетариат не победил», пишет Горький, а революция эта привела пока лишь к междоусобной бойне. Причем главный ее грех – в том, что она не возвысила человека, а низвела его до уровня зверя или скота – кого как. А ленинский призыв «грабь награбленное» фактически узаконил элементарный бытовой грабеж, разбой и ничем неприкрытый бандитизм.

Да и сами вожди, которых Горький имел неудовольствие наблюдать, «уже отравились гнилым ядом власти… Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся якобы по пути к социальной революции – на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции». Горький верит, что «разум рабочего класса, его осознание своих исторических задач скоро откроет пролетариату глаза на всю несбыточность обещаний Ленина, на всю глубину его безумия…» Путь Ленина – это путь в кровь. Ленин – не чародей, а «хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата».

Первый итог революции для Горького страшен: похоронили совесть и стало «не стыдно» убивать, равнодушно наблюдать за бессудными расстрелами знакомых людей, не стыдно стало жить жизнью скота.

Ленин для Горького конца 1917 – начала 1918 года – личный враг, ибо он повел Россию на эшафот. Но Горький не был бы Горьким, если бы был последователен в своих оценках. Сменив диоптрии на своих политических очках, он стал различать то, чего ранее не замечал, – революция «не только ряд жестокостей и преступлений, но также ряд подвигов мужества, чести, самозабвения, бескорыстия». Он с удивлением обнаружил, что «большевики -… тоже люди, как все мы, они рождены женщинами, звериного в них не больше, чем в каждом из нас. Лучшие из них – превосходные люди, которыми со временем будет гордиться русская история».

Заметил, что продолжает работать Академия наук, университет, создаются новые институты. И вывод делает: раз работает «мозг нации», значит не за горами наше духовное возрождение.

Уж не посетили ли Горького громилы из ЧК и не пригрозили ли «шлепнуть» его, если пластинку не сменит? * Да нет. Никто ему не грозил. Он сам такой: над чем утром плачет, над тем вечером смеется. Либо наоборот.

Напомним: в июле 1918 г. газету «Новая жизнь» большевики закрыли, и Горький остался наедине со своими «несвоевременными мыслями». Немного поостыв, понял: большевиков ему не переделать, дихлофосом их не выведешь, а потому самому следует как-то приноровиться к жизни в их обществе.

И Горький принял мудрое решение: делать все от него зависящее, чтобы не погибли хотя бы русская культура и наука.

Весной 1918 г. он основывает издательство «Всемирная литература», объединяет вокруг него более 300 литераторов и дает им реальную работу, т.е. попросту спасает от голодной смерти.

В 1919-1920 гг. Горький написал гору писем во спасение русской науки. Для ученых работу не надо было «придумывать», они и так работали из последних сил. Их надо было просто кормить. И Горький, заручившись поддержкой Ленина, создает Комиссию по улучшению быта ученых (КУБУ), да еще открывает в Петрограде, в бывшем великокняжеском дворце, Дом ученых.

Как видим, в годы гражданской войны Горький был еще за русскую интеллигенцию, он жалел ее, делал, что мог, чтобы она не вымерла от голода. С Лениным по этому вопросу взаимопонимания у него не было. В сентябре 1919 г. Горький писал вождю: «Для меня стало вполне ясно, что “красные” такие же враги народа, как и “белые”. Лично я, разумеется, предпочитаю быть уничтоженным “белыми”, но “красные” тоже не товарищи мне». Что его так возмутило? Оказывается то, что большевики, пытаясь ввести в управляемое русло разгул русской вольницы, т.е. политическую и бытовую уголовщину, решили сражаться с теми, кто им и сопротивляться не в состоянии, т.е. с русской интеллигенцией. Очень просто и удобно, да и отчитаться легко.

И все же личной трагедией для Горького стало другое: его влияние на большевистских вождей уже в 1919 г. заметно упало. Это больно ударило по его самолюбию: несмотря на его энергичные хлопоты, в 1919 г. расстреляли великих князей. Не смог он помочь и А. Блоку выехать на лечение в Финляндию: боялись – не вернется. Не спас жизнь и своему соратнику по «Всемирной литературе» Н. Гумилеву.

Но многих Горькому спасти все же удалось. Однако почти у всех от этого его гуманизма оставался неприятный осадок. 17 декабря 1920 г. А. Блок записал в дневнике: «Правление Союза писателей. Присутствие Горького (мне, как давно уже, тяжелое)».

В том году Россию, как известно, посетил английский писатель Герберт Уэллс. Затем стал печатать в английских газетах статьи об этой поездке. Д. Мережковский (он уже жил эмигрантом) пишет Уэллсу открытое письмо: «Вы полагаете, что довольно одного праведника, чтобы оправдать миллионы грешников, и такого праведника Вы видите в лице Максима Горького. Горький будто бы спасает русскую культуру от большевистского варварства.

Я одно время сам думал так, сам был обманут, как Вы. Но когда испытал на себе, что значит “спасение” Горького, то бежал из России. Я предпочитал быть пойманным и расстрелянным, чем такспастись.

Знаете ли, мистер Уэллс, какою ценою “спасает” Горький? Ценою оподления…

Нет, мистер Уэллс, простите меня, но Ваш друг Горький – не лучше, а хуже всех большевиков – хуже Ленина и Троцкого. Те убивают тела, а этот убивает и расстреливает души…».

Но и такая помощь не всегда удавалась Горькому. Он стал раздражать вождей своей назойливой гуманностью. И постепенно перестал быть для них «любимым товарищем». «Не хочу навязываться с советами, – пишет Ленин Горькому, – а не могу не сказать: радикально измените обстановку и среду, и местожительство, и занятие, иначе опротиветь может жизнь окончательно». Это, конечно, не дружеский совет, это – угроза вождя революции…

Горький – не грех и повторить – слишком глубоко влез в практическую политику и стал путаться под ногами, мешать. В 30-х годах он сам вспоминал, что Ленин, однажды, как бы шутя, сказал ему: «Не поедете – вышлем». И выслали бы в 1922 г. на «философс-ком пароходе» вместе с несколькими десятками философов, историков, писателей, экономистов и др. А согласившись на индивидуальную «высылку», Горький уехал вроде бы сам и «на срок» – полечить легкие. И путь назад ему был не заказан.

16 октября 1921 г. Горький пересек границу Советской России.

То, что его выставили почти насильно и он уехал злым на большевистский режим, доказывают и самые первые выступления Горького за рубежом: брошюра «О русском крестьянстве» (1922 г.), да публикация его протестов против процесса над эсерами (июль 1922 г.) и судебного преследования патриарха Тихона.

Одним словом, Горький покинул Советскую Россию очень «сердитым товарищем».

Сначала Горький поселился в Германии. Но сразу стал хлопотать об итальянской визе. Как только получил ее, уехал из катастрофически нищавшей Германии.

Своими методами «лечить» большевизм Горький не прекращал ни на один день. Затевается процесс над эсерами? Горький заступается за них. 1 июля 1922 г. он пишет заместителю председателя СНК А.И. Рыкову: «Если процесс социалистов-революционеров будет закончен убийством – это будет убийство с заранее обдуманным намерением, гнусное убийство. Я прошу Вас сообщить Л.Д. Троцкому и др. это мое мнение. Надеюсь, оно не удивит Вас, ибо за все время революции я тысячекратно указывал Советской власти на бессмыслие и преступность истребления интеллигенции в нашей безграмотной и некультурной стране». Еще он пугает советских лидеров, что «социалистическая Европа» объявит России «моральную блокаду».

Ленин это письмо назвал «поганым», а Карл Радек поставил свой диагноз: Горький – это «больной зуб в челюсти пролетариата», его надо «вырвать». В газете «Красная звезда» Горького объявили «политическим врагом». А «Правда», как всегда, взяла самую верхнюю ноту: она потребовала, чтобы этот «враг народа» немедленно вернулся и покаялся перед пролетариатом. А там… посмотрим.

Горький, однако, не угомонился. В марте-апреле 1923 г. он писал свои гневные протесты против гонений на патриарха Тихона. Москва огрызнулась мгновенно: «… недавно в Москве запретили продавать мои книги «Детство», «Воспоминания» о Толстом, Андрееве и прочее… Я хочу писать, много писать и не чувствую ни малейшего желания возвращаться в Россию», – пишет он Ромену Роллану 21 апреля 1923 г.

Как только официальная советская пресса закончила заклеивать Горького политическими ярлыками, слово взяли «пролетарские писатели». Их возмущало, что бывший «буревестник революции» превратился в злопыхателя, что все начинания и инициативы советской власти им охаиваются, что он всюду сует свой мещанский нос. А главное – их раздражало, что несмотря ни на что, Горький для большевистских властей остается лидером советской литературы, с ним считаются, хоть и ругают его.