Тревожное лето - Виктор Дудко

Мальков вынужденно вслушивался в монолог редактора, явно соскучившегося по аудитории.

— Простите, но вы несете ахинею. — Он с трудом и неохотой стал подыматься, но Ивакин неожиданно сильно надавил на плечо:

— Как таковой справедливости, которая бы ублаготворила вас, меня, тех, которые избивали вас в тюрьме, или тех, от кого вы бежали сюда, — такой всеобщей справедливости нет. И не бывает. Вот так. Не су-ще-ству-ет! — с крика перешел на свистящий шепот, жилы на его шее набухли. — Такая справедливость существует только в богадельне. И то не в каждой. Так что же тогда справедливость? — спросил себя Ивакин, приседая перед гостем, и сам же ответил: — Закон! Вот что такое справедливость. Действовать по закону — значит, по справедливости. Писаный он или неписаный, как у людоедов, — это неважно. В Маньчжурии какое общество? Капиталистическое. В таком случае по закону этого общества предопределена частная собственность. Я владелец газеты и не желаю принимать бесплатно объявления. Даже в долг. — Видя, что Мальков пытается возразить: — Разве мое желание незаконно? Законно. Вы на меня можете подать в суд? Нет?

— Нет, — согласился Мальков.

— Ну вот вам и справедливость. Я действую по закону.

— Значит, и у большевиков справедливость?

— А как же. Все чин чином.

— Но там ведь не частная собственность. Нету ее там. Отменили.

— Отменили ведь законом. Землю роздали голодранцам тоже законом.

— Декретом, — поправил Мальков.

— А, все равно. Декрет, закон, закон, декрет. Плюнул в морду — получил пару лет принудработ. Сказал против Советской власти что-нибудь нехорошее — к стенке. Кх! — и нет тебя. Незаконно? Но-но. Все по справедливости. Закон несправедливым не бывает.

— По-вашему, получается, как взял власть в руки, так скорее делать законы, так?

— Непременно! Сразу все надо узаконить. Свое правительство. Себя. Не то быстро голову отвинтят. Вот Ленин взял власть и р-раз! — закон о мире. Два! — закон о земле. Вот как надо.

Ивакин надолго замолчал, предавшись раздумьям. Мальков тоже молчал. Потом произнес неуверенно:

— Значит, закон всегда обязан быть справедливым.

Ивакин тряхнул длинными волосами, недовольно произнес:

— Ну, вот-вот... начинай все сначала... Законы принимаются такие, какие нужны правящему классу. Любой бред может стать законом. Вот в Англии в 1523 году принят закон, по которому нельзя на четвереньках пересекать улицу. — Мальков изобразил на лице недоумение. — А китайцы за пустяк секут головы. Вот так-то, искатель справедливости. Вот мне нужен репортаж или, на худой конец, статья беженца о действительности в России. Вы сможете сделать? — Ивакин остановил пытливый взгляд на собеседнике и тут же быстро добавил: — Естественно, не безвозмездно.

Мальков неуверенно произнес:

— Н-не знаю... Никогда не приходилось...

— Ну, это поправимо. Меня тоже не рожали редактором. — Он позвонил в колокольчик и бросил появившемуся старику в офицерской фуражке: — Сарафанова. Вот вам двадцать гоби, — вытащил из ящика стола четыре желтоватые бумажки, — это аванс. На пару дней, если растянуть, хватит. Берите, берите. Не даром даю. А вот и господин Сарафанов, журналист и писатель.

В комнату вошел высокий человек с унылым носом; длинные, по плечи, как и у Ивакина, волосы отливали чистой медью. Из-под распахнутого пиджака выпирало сытенькое брюшко.

— Господин э... Мальков с той стороны. Желает нашей газете оказать услугу. Так что будьте добры...

Мальков потерянно брел за Сарафановым. Тот остановился в коридоре и, глядя близоруко в его лицо, принялся протирать очки.

— Давайте встретимся завтра часа в два на Офицерской набережной Там есть небольшое летнее кафе. Не возражаете?

Виль Сарафанов находился в состоянии очередного творческого запоя. Он долго и отчаянно бился над романом «Агония», выкручивая из себя в редкие минуты вдохновения все до капли. Роман продвигался медленно потому, считал Сарафанов, что сам он никогда не был участником битв с полчищами большевистских армий.

Ивакин поучал: «Читайте классиков, обогащайтесь их мудростью, их словом». Но Виль за всю свою сознательную жизнь, кроме «Муму» Тургенева, не прочитал ни одной книжки и этим гордился, объясняя, что боится влияния на свое творчество других писателей, что иначе они будут висеть над ним как дамоклов меч. У Сарафанова нашлись последователи из молодой творческой интеллигенции, а газета «Наш путь» обозвала это движение «сарафанизмом».

Весь день Мальков провел в одиночестве на усеянном галькой берегу и все размышлял о том, что говорил ему Ивакин.

И уже засыпая, впадая в то блаженное состояние, когда мозг охотно освобождается от впечатлений нерадостного дня, Мальков расслабленно думал: не справедливость должна идти от закона, а закон от справедливости. Он облегченно вздохнул и словно сбросил с плеч непосильную ношу, морщины на истонченной коже лица разгладились, оно приняло выражение умиротворенности. Быстро остывающая вода Сунгари бормотала сонно и ласково.

Мальков спал под четырехвесельной лодкой спортивного клуба «Викинг» и видел себя на мостике парохода, который катал пассажиров вокруг Русского острова.

Свое неудовольствие по поводу вмешательства Ивакина в судьбу Малькова выразил начальник разведки БРП полковник Бордухаров.

— Благодетелем хотите выглядеть? — спросил он, — Вы нам всю партитуру испортили.

Ивакин хмыкнул:

— Будет вам. Ничего мы не испортили. Куда нам до ваших молодцов. По сравнению с вами мы побирушки. Берем то, что вы выбрасываете.

— Никто его не выбрасывал, — досадливо произнес Бордухаров, — это тактический ход.

— А... вон оно что... Ну тогда надо было предупредить. А то получилось, что ваша тактика перехлестнулась с нашей стратегией. — Ивакин язвил. Он давно уже просил Бордухарова информировать о некоторых сторонах своей работы, чтобы информация шла из первоисточника.

— Это все Дзасохов, черт бы его побрал, — проворчал Бордухаров. — Так чего вы хотите от перебежчика?

— Немногого. Статью или интервью.

— Кто с ним будет работать из ваших?

— Сарафанов.

Через двадцать минут начальник контрразведки Дзасохов встретил Сарафанова у кафе «Три медведя», Виль сделал вид, что не заметил его, но тот заступил ему дорогу.

— Как ваш роман? — спросил Дзасохов, посасывая пустую трубку.

— Чего вам от меня надо? — нехотя спросил Виль, давая понять, что не намерен разговаривать.

— Вы меня боитесь, Виль, — сказал Дзасохов с усмешкой. — Набедокурили, не так ли?

Сарафанов с выражением дикой тоски огляделся по сторонам, будто собирался совершить преступление, но вместо этого толкнул контрразведчика на тротуар с проезжей части дороги. Мимо на мягких шинах пронесся фаэтон.