Рихард Штраус. Последний романтик - Джордж Марек

Тем не менее Чарльз Бэрни, весьма проницательный музыкальный критик, сказал еще в XVIII веке: «Итальянцы склонны к небрежности, а немцы – к чрезмерной старательности; исходя из этого, осмелюсь сказать, что для итальянцев музыка – игра, а для немцев – работа». Так вот, «Молчаливая женщина» – это работа.

Либретто тоже оставляет желать лучшего. Оно слишком многословно. Действие развивается слишком медленно. Цвейг был гораздо лучшим рассказчиком, чем драматургом. Тем не менее, при всех недостатках этого либретто, оно не уступает работам зрелого Гофмансталя – в отличие от трех текстов автора, от услуг которого Штраус поначалу почти грубо отказался и с которым у него так и не возникло полного взаимопонимания. Этим человеком, которого рекомендовал Цвейг, был Джозеф Грегор, добродушный библиоман, куратор Театральной библиотеки в Вене [303] и весьма знающий историк театра. В этом толстяке с круглым, как луна, лицом, очками без оправы и педантичными замашками сразу узнавался профессор – доктор Джозеф Грегор. Поэт он был очень слабый.

Он относился к Штраусу даже с большим благоговением, чем Цвейг. Штраус вел себя с ним совершенно бесцеремонно. Он вечно требовал от него то того, то другого, со старческой брюзгливостью браковал одно либретто за другим и часто даже не считал нужным соблюдать видимость вежливости. «Перестаньте притворяться поэтом, – говорил он Грегору, – напишите лучше историю с приличным сюжетом. Забудьте про изящные выражения и дайте мне ярких персонажей». «Не надо мне литературы, дайте театр». «У вас ходульные герои». «Не впадайте в поэтизирование – ваше дело приспособить текст под музыку». Так шла работа над всеми тремя либретто, которые Грегор написал для Штрауса. Более того, во время работы над последним из них Штраус на полдороге отказался от его услуг, не сочтя даже нужным оповестить его об этом.

Первая опера, написанная на либретто Грегора, – одноактная пьеса в торжественном ключе, в основе которой лежит идея Цвейга. В ней описывается эпизод из Тридцатилетней войны – Цвейга вдохновило полотно Веласкеса «Сдача Бреды», которое хранится в мадридской галерее Прадо. Поначалу Штраус назвал оперу «1648», позднее заменил название на «День мира». Командующему войсками осажденного города приказано обороняться любой ценой, каким бы яростным ни был штурм противника. Население Бреды голодает, солдаты невыразимо устали, и командующий принимает решение не сдаваться, а взорвать весь бастион вместе со всеми, кто живет в его стенах. Жена командующего, выразительница человечности и света – по контрасту с ее ожесточенным мужем, – пытается отговорить его. Вдали слышен пушечный выстрел. Все считают, что противник снова идет на штурм. Однако врагов не видно. Прислушавшись, осажденные слышат отдаленный звон колокола. Потом к нему присоединяется еще один колокол, затем – еще. Вбегает офицер и сообщает, что война окончена, что противник выбросил флаг мира. Командующий не верит такому внезапному повороту судьбы и поначалу отказывается принять депутацию вражеских офицеров. Неужели они, которых он так долго ненавидел, – тоже люди – такие же, как он сам? Когда два командира оказываются лицом к лицу, в командующем осажденным городом происходит внутренняя борьба. И вдруг он отбрасывает меч в сторону и обнимает человека, который был его врагом. Опера оканчивается ликующим хором.

Опера безнадежно плоха. Выраженные в ней чувства чересчур прямолинейны, ее персонажи – ходульны, музыка лишена вдохновения, центральная сцена между мужем и женой неубедительна. Единственный волнующий момент в опере – это звон колоколов, и этот эпизод скорее волнует своим смыслом, чем сопровождающей его музыкой. Тема войны и мира не покоряла воображение Штрауса. Поле битвы было чуждой для него почвой.

Он попробовал сочинить с Грегором еще одну оперу, «Дафна», представляющую собой, как он выражался, «буколическую трагедию». Эта идея принадлежала самому Грегору. Профессор, как и можно было предположить, придал древней легенде современный психологический поворот. Фрейд, так сказать, прогуливается по Аркадии. Дафна превращается в существо, не способное ответить на нормальную любовь. Она проникнута чувством единства с чистотой природы, с целомудренной красотой деревьев и цветов. Она не может отдаться обычному человеку, влюбленному в нее пастуху. Пробуждаясь от божественного поцелуя – упавшего на нее солнечного луча, – она тут же в ужасе отворачивается. Аполлон убивает пастуха, затем осознает свою вину. Дафна же упрекает бога. Ее чистота становится бессмертной, когда, обращенная в вечнозеленый лавр, она становится частью природы. Аполлон так подводит итог всем этим событиям:

Кто мы, все еще боги?

Или человеческое сердце затмило наше величие?

И наша сила угасла перед лицом такой чистоты?

Символизм Грегора – какой-то расплывчатый, его стихи хромают на обе ноги. Музыка Штрауса лирична и большей частью приглушена. Можно назвать ее рафинированной выжимкой из небогатого содержания. Идиллия, которая разыгрывается с наступлением сумерек, не может доставить удовольствия слушателю. Музыка обретает силу и страсть только в дуэте Аполлона и Дафны, присутствовавших на опере «Тристан и Изольда». Странным образом Штраус, который терпеть не мог теноров, в этой опере создал две партии для тенора – партии Аполлона и пастуха Лейкиппоса. Еще более странно то, что слушателей, с трудом высидевших эту оперу, в конце он вознаграждает постлюдией волшебной красоты… Превращение Дафны в лавр описывается только музыкальными средствами. (Сначала Штраус задумал другую концовку. Окончательный вариант возник только в самую последнюю минуту.) [304] Мелодия медленно движется в тихом безмятежном воздухе, потом – по мере того как тело Дафны покрывается корой и листьями – она ширится, вздымаются звуки скрипок и арф, и под конец звучит песня без слов, которую поет Дафна. Затем музыка затихает, свет гаснет и падает занавес.

«Любовь Данаи» обладает несравненно более высокими достоинствами, чем другие две оперы. Но только в музыкальном смысле: драматургически она так же беспомощна. Хорошая музыка, которую Штраус написал для «Данаи», практически перечеркнута плохим либретто. В нем рассказывается о соперничестве Юпитера и царя Мидаса за любовь пышнотелой красавицы, которая – по крайней мере, в начале – имеет один недостаток – она предпочитает любви деньги. Мидас с помощью Юпитера стал могучим, утопающим в золоте царем. Это было частью замысла Юпитера по завоеванию любви Данаи (поначалу Мидас был всего лишь бедным погонщиком осла). После того как Юпитер терпит поражение, он в отместку возвращает Мидаса в прежнее состояние и предлагает Данае выбрать между богом и погонщиком осла. Даная, само собой, предпочитает объятиям бога подлинное счастье и простую честную любовь.

Действие происходит в Греции, где национальным блюдом, судя по всему, являются взбитые сливки. События разворачиваются с немецкой медлительностью, и даже трудно понять, откуда сошел Юпитер – с Олимпа или Валгаллы. Третий акт оперы – лучший с точки зрения музыки и худший в драматическом плане – в основном состоит из сцены объяснения Данаи и Юпитера, в которой Юпитер отказывается от притязаний на нее в пользу того, кто, по словам Вотана, «свободнее меня, бога».

Музыка в опере неоднородна по своему качеству, причем худшей является оркестровая интерлюдия, которая, описывая мечты Данаи о золотом дожде, сверкает позолоченной мишурой ярче «Шехерезады». С другой стороны, есть в этом акте две прекрасные оркестровые интерлюдии, которые достигают подлинного музыкального красноречия – главным образом, потому, что Штраус опять сумел сочинить чувственную и сочную музыку. Даная, при всей своей внешней холодности, исполнена эротики.

Считалось, что эта опера воплощает «жизнерадостную мифологию». Но на самом деле в ней нет ни живости, ни радости, и добавочные комические фигуры – Меркурий (исполняющий роль Локи при Юпитере-Вотане) и четверо бывших возлюбленных Юпитера, среди которых – Леда и Алкмена, появляются лишь для того, чтобы лишний раз напомнить нам, что мы находимся в мире мифологии, и ничуть не придают обстановке праздничности.

Штраус поставил условие, чтобы «Даная» увидела свет не раньше чем через два года по окончании войны, которая разразилась как раз во время его работы над этой оперой. Он назвал «Данаю» своей «посмертной работой». В сентябре 1941 года Клеменс Краусс был назначен художественным руководителем Зальцбургского фестиваля. Он сразу обратился к Штраусу с просьбой о разрешении поставить «Данаю» в Зальцбурге. Штраус обещал ему, что Зальцбург получит первое право на постановку оперы, но настаивал на своих прежних условиях. Однако, когда Штраус и Краусс лучше узнали друг друга во время совместной работы над «Каприччо», Краусс уговорил композитора дать разрешение на постановку «Данаи» в Зальцбурге в 1944 году – в честь восьмидесятилетия Штрауса. Партитуры были напечатаны в Лейпциге Иоганном Ёртелем, издателем арийской литературы, который заменил прежнего издателя Штрауса Фюрстнера. Полторы тысячи экземпляров партитуры сгорели во время воздушного налета на Лейпциг. Но тем не менее было решено продолжать работу над оперой.