Лодка - Лотар-Гюнтер Букхайм

— Невероятно! Просто невероятно! — слышу я голос командира.

И тут, прежде, чем на фоне вспучивающегося серого вала стала снова различима боевая рубка другой лодки, сквозь тучу брызг сверкнуло ослепительно-белое солнце, потухло, сверкнуло вновь: точка — тире — тире. Некоторое время ничего больше не следует; затем во всеобщем хаосе снова замелькала вспышка.

— Это Томсен! — орет Старик.

Я подпираю его изо всех сил с левой стороны, второй вахтенный теперь тоже стоит рядом со мной, упершись в его правый бок. Наш прожектор-ратьер заработал опять. Командир снова отбивает сообщение, но мне приходится нагнуть голову, и я не могу видеть, что он передает. Зато я слышу, как он громко произносит вслух:

— Идите — тем — же — курсом — и — скоростью — мы — подойдем — ближе…

Нас нагоняет гора воды, больше которой нам прежде не встречалась. На ее гребне клубится водяная пыль, подобная падающему снегу. Командир передает внутрь лодки ратьер и быстро приседает, опираясь на наши плечи.

Мое дыхание пресекается. Рев и шипение этого вала высотой с пятиэтажный дом заглушает грохот всех прочих волн. Мы прижимаемся спинами к носовому бульверку. Второй вахтенный закрыл лицо рукой, защищаясь по-боксерски.

Никто больше не смотрит на другую лодку. Мы уставились на эту исполинскую волну, которая приближается к нам с какой-то неестественной настойчивостью, тяжелая, как свинец, замедляемая лишь своей собственной чудовищной тяжестью. На ее спине зловеще блестит пена. Чем ближе она накатывается на нас, тем все выше и выше вырастает над серо-зеленым буйством океана. Внезапно ветер стихает. Вокруг лодки бесцельно плещутся маленькие волны. И тут меня озаряет: Великий Отец всех валов поставил непреодолимый для шторма барьер. Мы находимся у его подножия, прикрытые от ветра.

— Держитесь крепче! — Берегись! — Пригнись! — орет командир во всю мочь своих легких.

Я съеживаюсь еще сильнее, напрягаю каждый мускул, стараясь вжаться в щель между перископом и бульверком. Сердце обрывается внутри меня. Если эта волна обрушится на нас — Боже, смилуйся над нами! Лодке никогда не выбраться из-под нее.

Все прочие звуки потонули в одном непрерывном высоком зловещем шипении. В течение нескольких гнетущих мгновений я даже не решаюсь дышать. Я чувствую, как корма лодки начинает приподниматься: ее, замершую неподвижно в наклонном положении посреди складок водяного склона, вздымает все выше и выше, так высоко, как никогда прежде. Ужас, сдавивший мне горло, начинает ослаблять свою хватку — и тут вершина горы обваливается. Чудовищная палица бьет по рубке с такой силой, что та начинает звенеть, передавая свою дрожь всему корпусу лодки. Я слышу визжащий, клокочущий вой, и бешено кружащийся водоворот вихрем обрушивается на мостик.

Я стискиваю рот и задерживаю дыхание. Перед моими глазами — зеленое стекло. Я изо всех сил пытаюсь прибавить себе весу, чтобы не дать плотному потоку снести меня с ног. Боже — неужели мы утонем? Весь мостик целиком скрылся под водой.

Наконец рубка кренится в сторону. Я выпрыгиваю из воды и хватаю открытым ртом воздух, но тут же мое дыхание пресекается вновь. Мостик клонится все дальше и дальше. Неужели лодка опрокинется? Как там килевой балласт? Сможет ли он выдержать подобную ярость стихии?

Водоворот старается содрать с меня одежду. Тяжело дыша широко открытым ртом, я сперва выдираю правую, затем левую ногу из воронки, как из капкана. Только теперь я решаюсь поднять взор. Наша корма стоит вертикально! Я тут же отворачиваюсь, заставляю свои колени выпрямиться и отваживаюсь бросить беглый взгляд поверх бульверка. В глаза бросается лицо второго вахтенного офицера: его рот широко открыт, и, похоже, он кричит что-то во весь голос. Но я не слышу ни единого звука.

С лица командира капает вода. Поля его зюйдвестки напоминают водосток на крыше дома. Прямой и недвижимый, он смотрит прямо вперед. Я перевожу взгляд в направлении его взгляда.

Другой корабль должен оказаться у нас слева по борту. Внезапно он предстает взору во всю свою длину. Тот самый вал, прошедший под нами, теперь поднимает его к небесам. Он справляется с этим в мгновение ока. Теперь нос лодки пропал в гуще пены. Можно подумать, что в море вышла лишь одна половина судна, позабыв другую в гавани. От их башни, как от утеса, о который разбивается прибой, во все стороны летят фонтаны брызг. И вот вся лодка полностью исчезает в серой морской пене.

Второй вахтенный кричит что-то, похожее на «Бедняги!» Бедняги! Он что, с ума сошел? Или он забыл, что нас швыряет и мотает точно так же, как и их?

Лодка продолжает разворачиваться на шестнадцать румбов[66] . Угол между направлением нашего носа и движением волн неуклонно сокращается. Скоро мы сможем встречать волны прямо по курсу.

— Хорошо справились — О, черт! — ревет второй вахтенный. — Если только та — посудина — не улизнет или выкинет — что-нибудь неожиданное!

Я тоже опасаюсь, что в таком море они не смогут удержать лодку на курсе. Наша траектория разворота быстро сближает нас с ними. Уже волны, разбегающиеся от их носа, который разрезает волны подобно плугу, сталкиваются с порывистыми встречными волнами, поднятыми носом нашей лодки. В воздух взлетают столбы воды — множество гейзеров, маленьких, больших, огромных…

Мы снова устремляемся наверх. Бешеный вал, возникший из глубин океана, поднимает нас на своем горбу подобно сказочному Левиафану. Мы взлетаем — Вознесение Субмарины — Kyrie eleison! Как будто стремясь преодолеть притяжение земли, мы поднимаемся, подобно черному цеппелину, все выше и выше. Носовая часть лодки уже высовывается из воды.

Мне кажется, что я смотрю на мостик другой лодки, как с крыши дома — господи! Не слишком ли близко Старик подошел к ним? Мы можем рухнуть сверху прямо на них.

Но он не дает никакой команды. Теперь уже я узнаю каждого из пятерых людей, которые взирают на нас, прижавшись к правому бульверку. Томсен стоит посередине.

Они все раскрывают рты, как у деревянных кукол, в которые надо попасть тряпичными мячиками — или выводок птенцов, ожидающих возвращение своей матери.

Так вот как мы выглядим со стороны! Такими нас увидели бы Томми, будь они поблизости: пять человек, набившиеся в бочку — черное зернышко посреди клочка пены, косточка в белой фруктовой мякоти. Лишь когда волна схлынет, вид меняется — и из воды появляется стальная сигара корпуса.

Вот чудовище дает нам соскользнуть с его спины, и мы несемся вниз. Все ниже и ниже.

Бог мой — почему Старик ничего не предпринимает?

Я замечаю выражение его лица. Он ухмыляется. Только маньяк может усмехаться в такую минуту.

— Пригните головы!

Скорее, выгни по-кошачьи спину. Держись крепче, колени упри в бульверк, спину — в кожух перископа. Напряги мускулы. Подбери живот. Стена, стена воды бутылочно-зеленого цвета, украшенная геральдическим орнаментом, вырастает перед нами, как на картине Хирошиги «Цунами вблизи Канагавы».

Она выгибается вовнутрь, тянется к нам — прячьте свои головы! Еще есть время, чтобы набрать воздуха в легкие и пригнуться, прижав бинокль к животу — и в этот момент снова обрушивается удар молота. Задержи дыхание и считай. Не позволяй себе задохнуться и продолжай считать про себя, пока старающийся смыть тебя поток не пойдет на убыль.

Я потрясен: на этот раз не происходит ужасающее скольжение бортом вниз.

Старик — он еще раз доказал, что является опытным шкипером, — знал, как будет вести себя чудовищный кит. Он предчувствует, что будет делать вода, как поведет себя океанское чудище.

Тепер наступает черед Томсена балансировать на гребне водяной горы, куда его забросил толчок гигантской руки. Всматриваясь в бинокль, я вижу ярко блестящие цистерны погружения его лодки, полностью высвободившиеся из-под воды. Лодка висит на вершине, кажется, целую вечность, затем она внезапно слетает в следующую долину. Нас разделяет взметнувшиеся между нами белые пики, и те, другие, исчезают, как будто их никогда и не было. Сердце успевает отсчитать дюжину ударов, а я по-прежнему не вижу ничего, кроме серо-белых кипящих волн, снежных гор, чьи вершины атакуют буйные вихри. Они, поглотившие лодку, кажутся воплощением первозданных сил природы, неизменных со дня сотворения мира.

Подумать только: там внизу, в брюхе лодки, посреди этой бешеной бездонной круговерти, около дизелей несет вахту очередная смена, в своем закутке скрючился радист, матросы, старающиеся улечь на своих койках, пытаются читать или заснуть, там горит электрический свет и там — живые люди…

«Так,» — говорю я себе. — «ты становишься похож на второго вахтенного офицера. Ты совершенно забыл, что мы идем на точно такой же лодке. И наши моряки испытывают то же, что и те, на другой лодке».