Эгоист - Джордж Мередит

Как все люди, не имеющие навыка мыслить логически, Летиция обратилась к дедуктивному методу, забывая при этом, что и заключения свои, и приговор она строит на основании собственных, априорных предпосылок. Ну, конечно же, Клара призналась во всем де Крею!

Вспомнив покоряющую силу Клариной искренности, Летиция подумала, что под обаянием ее речей всякий мужчина способен забыть о своем долге джентльмена и друга. Да разве и сама она не поддалась этому обаянию? Клара посеяла в ней мысли о сэре Уилоби, которые, как казалось Летиции, никогда раньше не приходили ей в голову; она бы очень удивилась, если б ей сказали, что эти мысли давно уже незаметно прозябали в глубинах ее сознания и что Кларина бесстрашная пытливость всего лишь вызвала их к жизни. У женщин с повышенной чувствительностью обычно так и бывает: где-то, на дне своей уязвимой души, они, сами того не ведая, хранят верное представление о человеке, который причиняет им боль, — особенно если человек этот им бесконечно дорог; они, эти женщины нежной души, подобны только что возведенным укреплениям: убийственные снаряды падают в еще рыхлую землю, не причиняя вреда, и лежат там, пока их не извлечет лопатка сапера. Быть может, поэтому женщины такого склада, как Летиция Дейл, менее уязвимы под ураганным огнем, нежели, например, такие, как Клара Мидлтон.

Если Летиция не понимала, что на Клару следует смотреть, как на человека, охваченного горячкой, почти невменяемого и недоступного доводам разума, то Вернон и подавно этого не понимал. То, что она открылась ему, он считал — в ее обстоятельствах — извинительным. Существо того, что она ему открыла, не явилось для него совершенной неожиданностью. Он видел, что она страдает и мечется, и мало того что оправдывал ее всей душой, готов был чуть ли не превозносить ее за это: то, что она пришла к нему, было вполне естественным, то, что говорила так откровенно, свидетельствовало о ее отваге, а то, что обращалась с ним, как с другом, было лестным знаком ее доверия. Словом, обстоятельства, в каких очутилась Клара, извиняли многое. Но никакого оправдания не было тому, что таким же дружеским доверием она дарила полковника де Крея. Это — совсем другое дело!

Другое хотя бы потому, что де Крей в своем отношепии к женщинами не отличался тем щепетильным чувством чести, какое было присуще Вернону. Итак, разницу между собою и полковником он определял правильно, со всем беспристрастием ученого; дальше, однако, чувство в нем взяло верх над рассудком, и он принялся в душе упрекать Клару в том, что она этой разницы не ощущает. А отсюда само собой напрашивался вывод, что она всеми обстоятельствами своего положения поделилась с полковником де Креем. Да и могло ли быть иначе? Если она отважилась открыть свою душу однажды, рассуждал ее обиженный друг, стало быть, она могла поступить так и во второй раз. Вот вам и доказательство!

Пусть те дамы, которые покидают предписанный им путь и с роковой непоследовательностью ищут защиты там, где их подстерегает наибольшая опасность, пусть они не рассчитывают на снисхождение — справедливого суда им не дождаться. Мужской рассудок иной раз способен на справедливость, мужское сердце — никогда. Конечно, если вы заморозите мужчину до мозга костей, быть может, вы и добьетесь от него справедливого суждения. Но тем, кто ищет справедливости во имя тепла, а не во имя холода, подобный способ не даст ожидаемых результатов.

Вечером мисс Мидлтон и полковник исполнили вместе дуэт. Последнее время она отказывалась петь. Сейчас, как не преминул заметить Уилоби, голос ее звучал в полную силу. «Вы снова обрели свой голос, Клара, — сказал он, — во всем его великолепии». Она улыбнулась и казалась довольной, что ему угодила. Он упомянул какой-то французский романс, и она тотчас разыскала его среди нот и, не дожидаясь его просьбы, спела. Казалось, сэр Уилоби должен был быть доволен, тем более что, спев романс, Клара обратилась к нему и спросила, понравилось ли ему ее исполнение. Оторвавшись от беседы, которую он вел вполголоса с мисс Дейл, он произнес: «Отличное исполнение». Кто-то вспомнил какую-то тосканскую песенку. Клара вопросительно взглянула на Уилоби и, приняв небрежный кивок, которым он ее удостоил, за одобрение, пропела и тосканскую песенку.

О, коварная! Уилоби готов был рычать от негодования.

Где-то он вычитал, что подобная кротость у женщины — верный признак, что она замышляет измену. Было время, когда и сам он терпеливо выжидал появления этого благоприятного симптома!

— Любопытно бы узнать, отчего наши соседи по ту сторону Ла-Манша так превосходят нас в понимании прекрасного пола? — вопрошал сэр Уилоби свою собеседницу, в то время как Клара мелодично взывала к пресвятой деве Марии. — Что это — интуиция или знание, приобретенное опытом?

Уилоби все еще казалось политичным делать вид, будто он сердит на Клару. Но его пресловутая стратегия по-прежнему не оказывала на нее никакого действия, и это, в свою очередь, наводило на тягостные, ревнивые размышления. Любовник, утративший способность ранить любимую, потерял все: его ладья плывет по воле волн. Кинжал его вонзается в пустоту, и несчастный ранит им лишь самого себя. А неуязвимость брони его возлюбленной говорит о том, что другой владеет ее сердцем.

К концу вечера, когда пение сменилось общим разговором и дамы уже подумывали о том, чтобы удалиться на покой, мисс Эленор упомянула предстоящее бракосочетание, а мисс Изабел подхватила эту тему и обратилась с каким-то вопросом к Кларе. Де Крей ловко отпарировал удар. Клара не проронила ни звука. Грудь ее высоко вздымалась, выдавая волнение. Она взглянула на де Крея — это был пустой, ничего не выражающий взгляд, какой бывает у человека, только что очнувшегося ото сна. Но пусть взгляд этот был холодным, рассеянным и безучастным, пусть в нем нельзя было прочитать признательного восхищения, все же адресован этот взгляд был именно Горацию. А с Уилоби и этого было довольно. «Фарфор!» — произнес он и, не вставая с места, слегка переменил положение ног. Мисс Изабел и мисс Эленор, как по сигналу, стали прощаться на ночь. Клара поднялась со стула, и Вернон отвесил ей поклон, за весь вечер она ни разу не взглянула в его сторону, и он надеялся, что она хотя бы на прощание удостоит его каким-нибудь знаком привета. Но, пожелав ему «покойной ночи», Клара сразу обратилась к мисс Изабел; та же, решив, что возглас Уилоби относится к фарфоровой вазе, возобновила свои сетования по поводу разбитого свадебного подарка. Вернон побрел к себе. Словно человеку, пораженному внезапной слепотой, ему показалось, будто все кругом погрузилось во мрак: «Bile turnet jecur…»[15]{39} Удар, который ему нанесла Клара своим небрежным отношением, был из тех, что затуманивают не только зрение, но и мозг.

Клара видела, что причинила ему боль, и пожалела об этом, когда они расстались. Ведь он ее истинный друг! Однако он задал ей непосильный урок. К тому же разве она не сделала все, что он от нее требовал? Все, кроме одного: она не могла здесь оставаться дольше; взять Уилоби измором было ей не под силу. Изворотливость этого человека истощила ее и без того небольшой запас терпения. Разве она не пыталась объясниться с отцом? Но гостеприимный их хозяин каким-то непонятным образом обвел его вокруг пальца. Неужели все дело в вине? Такая мысль была слишком невыносима. А между тем мечты об избавлении всякий раз невольно подводили ее к этой мысли. Если Люси Дарлтон окажется дома, если Люси пригласит ее к себе, если можно будет бежать к ней… Но тогда у отца будут все основания сердиться. А все из-за этого ненавистного вина!..

Должно быть, в выдержанном вине заключена какая-то таинственная сила, побеждающая и доводы разума, и отцовскую любовь. Ведь он — ее отец, она — его дочь, они нежно любят друг друга, и, однако, есть нечто, что их разделяет, отчуждает друг от друга; нечто такое, что делает его глухим к ее мольбам. Неужто это соблазнительное нечто — всего лишь бутылка-другая старого вина? Дочерние чувства восставали против такого объяснения. Она была ошеломлена, подавлена, и минутами доводы отца казались ей неоспоримыми; но мятежный рассудок не мог их принять, и ей вновь и вновь приходили на ум все те многочисленные и убедительные причины, по которым им следовало немедленно покинуть Паттерн-холл.

Она дивилась загадке, какую являет собой мужчина — молодой ли, старый, все равно, — дивилась власти, какую над ними имеют пустяки (в своей наивности она почитала первоклассное вино пустяком!). И они еще смеют женщину обвинять в переменчивости! Но ведь только очень серьезная, очень значительная причина, рассуждала Клара, может побудить женщину перемениться. Море вина не заставит ее причинить страдание тому, кто ей дорог!

И тем не менее женщине положено уважать мужчину. Да и как же дочери не уважать отца? «Милый, милый папа!» — повторяла Клара, сидя одна в своей комнатке. Опа заставляла себя думать о его нежности и доброте, стараясь примирить дочернее почтение с мятежными чувствами, вызванными отчаянием. Она заранее, на себе, испытывала всю тяжесть удара, который готовилась нанести отцу. «Мне нет оправдания!» — восклицала она, между тем как в голове у нее проносилось их великое множество — не говоря уже о единственном, главном оправдании. Мысль о боли, которую она причинит отцу, пересиливала желание оправдаться в собственных глазах. Нельзя ли как-нибудь пощадить его, не причинять ему такого страдания? Но нет, это невозможно!