«Жажду бури…» Воспоминания, дневник. Том 1 - Василий Васильевич Водовозов

университет, социал-демократ по убеждениям, молодой, краснощекий, редкий красавец, очень симпатичный, кумир барышень, он приехал в Киев на время, познакомился с Ларисой Косач, и через поразительно короткий промежуток времени стало известно, что они жених и невеста. Он уехал женихом. Прошло месяца два, и вдруг пришло известие, что он заболел скоротечной чахоткой, а еще месяца через два его не стало589. Ларису Косач это страшно поразило и придавило. Но жила она еще долго и умерла, кажется, только во время войны590.

В лице двух Косач я познакомился с двумя резко противоположными направлениями украинской политической мысли.

Дочь, Лариса, была последовательницей своего дяди. Хотя в своем псевдониме она как бы подчеркнула свой национализм, но в действительности украинской националисткой в тесном и узком смысле слова она не была. Напротив, она, как и ее дядя, горячо любила русскую литературу, переводила русских поэтов, с русскими говорила по-русски и связывала украинское национальное движение с освободительным движением в России.

Для ее матери, сестры Драгоманова, напротив, вся суть была в украинском языке независимо от того, что на нем говорится. Она притворялась, что не знает русского языка, и говорила со всеми не иначе как по-украински. Гоголь и Короленко, писавшие по-русски, были в ее глазах изменниками своему народу, русская литература — вообще нечто чуждое и малоинтересное. Иметь возможность прочитать публично какое-нибудь невинное стихотворение на украинском языке для нее было победой, торжеством, и на всякое соглашение с властью ради этой цели она шла. Ради этого стоило пожертвовать содержанием того же стихотворения и выкинуть из него строфу, в которой можно заподозрить протест. В Киеве существовало Киевское литературно-артистическое общество591. Группа его членов, и я в том числе, стремилась использовать сравнительно свободные собрания этого общества для докладов с политическим содержанием — и в значительной степени успевала в этом (об этом я буду говорить ниже). В лице О. Косач мы встречали наиболее решительных врагов, упорно стоявших на страже политической благонамеренности общества. Она всегда ратовала за избрание сменявшихся генерал-губернаторов почетными членами общества, за поднесение им угодливых адресов. Под каким-то заявлением, имевшим неприемлемое для меня содержание (не помню, что это было за заявление), она однажды подписала, не спросясь, имя дочери, а дочь вызвала некоторый скандал, вычеркнув его.

Я говорю о Косач не потому, чтобы она была лидером этого течения; нет, она играла в нем второстепенную роль; значительнее была роль Старицкого, но я больше сталкивался с нею и лучше ее знаю.

Под конец моего пребывания в Киеве туда приехала также вдова Драгоманова592, но я с нею встречался очень редко и только случайно.

Условия литературной работы в Киеве были, конечно, хуже, чем могли бы быть в Петербурге: и библиотеки не так богаты, и сношения с редакциями изданий, в которых я работал, затруднительны. Но в одном отношении работа в Киеве была мне более облегчена, чем это могло бы быть даже в Петербурге, и это происходило благодаря одному курьезному обстоятельству.

Как я уже сказал, С. А. Бердяев умел сблизиться на почве выпивки. Одним из его ближайших друзей на этой почве был киевский цензор Мардарьев, и этот Мардарьев охотно пропускал для Бердяева запретные иностранные и даже русские книги. Бердяев, вообще любивший читать и, в частности, с интересом следивший за социалистической литературой, не имел, однако, денег, чтобы выписывать ее. Но у меня (хотя и гораздо менее состоятельного, чем Бердяев) деньги на выписку книг, интересовавших меня, всегда бывали, и я все время, пока Мардарьев оставался в Киеве, помнится, до 1903 г.593, систематически получал через него выписываемые мною «Neue Zeit», «Sozialistische Monatshefte», «Mouvement Socialiste» (выходившее с 1899 г. под редакцией моего хорошего знакомого H. Lagardelle); приобрел собрание сочинений Герцена594 и некоторые другие русские книги, хотя их Мардарьев передавал менее охотно. Впоследствии Мардарьев поместил в «Голосе минувшего» воспоминания о своей цензорской деятельности. В них он с возмущением сообщает, что был уволен, помнится, со службы уже в Одессе по ложному обвинению в распространении запретной литературы595. Увы! Я могу засвидетельствовать, что по крайней мере в Киеве такое обвинение не было бы ложным. К счастью, я могу не считать себя ответственным за потерю им места.

Никакой деятельности, которую хотя бы с натяжкой можно назвать политической, у меня в первые два года киевской жизни не было. Я занимался литературным трудом, главным образом в петербургских изданиях. Впрочем, по предложению будущего кружка освобожденцев (Дм[итрия] Ив[ановича] Шаховского, Петрункевичей596 и др.), в 1897 г. я написал книжку по истории русской цензуры при Александре III и в первые годы Николая II. Написал я ее в Петербурге в один из моих приездов туда. Она была выпущена в свет (конечно, анонимно) в Женеве в 1898 г. под названием «Материалы для характеристики положения печати в России»597. Революционной эта книжка не была, но — только запрещенной (и экземпляр ее я выписал тоже через Бердяева и Мардарьева), и написание ее ни с точки зрения закона, ни даже с точки зрения установившейся полицейской практики вряд ли могло считаться преступным.

Отсутствие какой бы то ни было нелегальной деятельности не помешало мне подвергнуться в 1898 г. совсем непредвиденному аресту.

Но еще более непредвиденному аресту за год перед тем я подвергся в Австрии.

Весной 1897 г. в Австрии происходили выборы в рейхсрат, в первый раз на основе нового закона, создавшего в дополнение к прежним четырем привилегированным избирательным куриям пятую, курию всеобщего голосования598. Для начала я решил остановиться в Галиции, интерес к которой у меня пробудился под влиянием Драгоманова и украинских знакомств. Я получил не только простые рекомендательные письма к наиболее видным политическим деятелям Галиции, но [и] деловые поручения и деньги, которые я должен был передать им. Таким образом, я мог рассчитывать быть принятым как свой человек. Огорчало меня только то, что все это были люди одного политического направления, именно — украинско-радикального, а я во время своих заграничных поездок всегда стремился возможно близко знакомиться с людьми всех направлений. Запасся я и корреспондентской карточкой от газеты «Русь».

К сожалению, вследствие различных обстоятельств я сильно оттянул свою поездку599 и попал во Львов только за неделю до дня выборов по пятой курии (по другим куриям выборы должны были происходить позднее). По приезде во Львов я побывал у Ив[ана] Франко (очень талантливого украинского писателя, вождя галицийской радикальной партии600, выступавшего на выборах кандидатом по пятой курии). Застал