Смертники Восточного фронта. За неправое дело - Расс Шнайдер

Второй планер почти преодолел полосу огня, однако он летел слишком близко к земле, и возможности для маневра были минимальные. Он резко пошел на снижение.

В конце концов он с грохотом упал и, пропахав носом землю, кособоко застыл на месте. Его обшивка разошлась во многих местах, металлический остов искривился, стал каким-то горбатым.

Упал и больше не сдвинулся с места. К нему уже бежал народ. Слава богу, спустя пару минут из него вышли те, кто сидел внутри, — все до единого были вооружены и одеты в чистую форму.

— Глазам своим не верю! — воскликнул Хейснер. — Как, по-твоему, они добровольно вызвались лететь к нам?

— Откуда мне знать? — буркнул Кордтс, однако сам тоже смотрел на планер во все глаза. Некоторые из тех, что приземлились вместе с планером, опустились на колени, как только выбрались из покореженной машины. Другие же стояли и смотрели, как гаснут языки пламени, что только что лизали остов первого планера. Откуда-то с небес, кружась, падали раскаленные обломки металла.

— Не похоже. Кто, если он только в своем уме, вызовется сюда добровольно?

— Да, не повезло ребятам.

— Это точно. Даже по тем, кому повезло приземлиться живыми, не очень-то скажешь, что они рады.

— Это ты верно заметил. Но ничего, скоро привыкнут. Ты только подумай, нам планером прислали всего двадцать человек! Скажи, какой от этого прок?

Кордтс покачал головой. Солдаты, которых забросили к ним на пленере, плюс те, кто выбежал им на подмогу, уже устанавливали противотанковое орудие, которое выкатили из хвостовой части. А чтобы работа продвигалась быстрее, кто-то додумался срезать остатки обшивки.

Ага, значит, двадцать солдат и одно противотанковое орудие.

При Холме это было бы уже что-то. Здесь — ровным счетом ничего не значило.

Представление окончено. Кордтс велел Хейснеру, чтобы тот пошевеливался, а затем, схватив того двумя пальцами за шею и плечо, добавил:

— Удачи тебе.

На этом они и расстались. Хейснер уставился на здание госпиталя, затем зашагал назад в сторону входа. В обрушенном конце здания под руинами по-прежнему лежали раненые, которых доставили сюда несколько дней назад.

Было темно.

Над городом, освещая низко повисшие тучи, то и дело вверх взмывали ракеты, и тогда темнота приобретала какой-то белесый оттенок, и на ее фоне четко вырисовывались руины. Снизу ничего рассмотреть было нельзя, разве что небо.

Он не сомневался, что так или иначе найдет дорогу назад, и потому не боялся заблудиться. Что ж, если надо, он готов бродить хоть полночи и до самого утра. Какая разница.

Ему было немного тоскливо одному, и потому он остановился, чтобы перекинуться парой слов с небольшой группой солдат, что сгрудились вокруг костров. Стало заметно холоднее. Одежда была влажной, и от нее пахло сыростью, что неудивительно после нескольких месяцев постоянных дождей, и вот теперь люди пытались согреться и высушить мокрые вещи, чтобы по крайней мере встретить наступающие холода сухими. В том, что холод продлится не одну ночь, сомневаться не приходилось. Солдаты то и дело посматривали на небо в надежде, что оно проясняется. Что ж, так оно и было. Белое свечение постепенно меркло и уплывало вдаль. Ему на смену приходила темнота, на черном фоне которой начинали мерцать звезды.

Солдаты указывали ему путь или хотя бы пытались это сделать. Друг ое дело, что ночью почти невозможно следовать в указанном направлении.

Много раз ему казалось, что он заблудился, нет, он точно знал, что заблудился, и даже подумывал о том, а не присесть ли ему где-нибудь и не дождаться утра. Однако холод гнал его дальше, и он, спотыкаясь, продолжал идти дальше; брел вдоль улиц, которые вели в никуда.

Разговор с Хейснером пошел ему на пользу, особенно после того небольшого приступа трусости или что там это было. Впрочем, если быть до конца честным, он просто на время о нем забыл. Что даже к лучшему. И вот сейчас, когда он о нем вспомнил, ему уже было без разницы. Он воевал на улицах Холма, он провел в осажденном городе сто пять дней, и это тоже искупало собой все. Поэтому он имел полное право нести какую угодно чушь, если ему так нравилось. Он будет поступать так, как сочтет нужным, и никто не посмеет его ни в чем упрекнуть, или же если он предпочтет ничего не делать — сейчас или до конца своих дней, что ж, пусть так и будет. Все было так ясно, что он почти ни о чем не думал, главное — идти вперед, а остальное — сущая ерунда.

Вокруг одного из костров собралась кучка солдат. На шее у каждого болталась цепочка, с которой свисал серебряный полумесяц. Кордтс же продолжал идти и все шел и шел, не замедляя шага, и, лишь подойдя ближе, увидел, кто они такие.

Они попросили у него документы. Кордтс презрительно рассмеялся. Это их насторожило. Однако, когда он им объяснил, в чем состояла его миссия, они, похоже, поверили ему. Даже пригласили несколько минут погреться вместе с ними у костра. Он встал как можно ближе к костру и принялся наблюдать, как танцуют оранжевые языки пламени.

— Мы слышали, как русские сегодня днем обстреляли нас, — произнес один из них. — Сталинские органы. Прекрасный концерт для всех, кто был в городе.

Кордтс кивнул, а говоривший добавил:

— Нет смысла кого-то посылать туда. Через час-другой там не осталось ничего, что можно было бы взять.

— Может, и так, — согласился Кордтс. — Но что поделаешь. Лично я взял столько, сколько мог унести;с собой, хлеба и сигарет.

Военные полицейские закурили вместе с Кордтсом. Он пристально наблюдал за ними, они в свою очередь тоже не сводили с него глаз. Он ощущал, как в груди у него нарастает жар. Он сделал глубокий вдох и перевел взгляд на небо.

— Ты уверен, что не хочешь оставить все это себе, чтобы потом отсидеться в какой-нибудь укромной норе? — спросил один из них.

Кордтса эти слова задели до глубины души, в сердцах он даже выбросил, не докурив, сигарету, хотя тотчас поискал глазами, куда та упала. Весь день он был довольно расточителен в том, что касалось курева, и только теперь осознал свою оплошность. Увы, в темноте он так ничего и не увидел.

— Эй, ты меня слышал? Живо отвечай.

— Заткни свой поганый рот.

Теперь он был жутко зол на себя и пытался нащупать в кармане целую сигарету. Бесполезно. Он посмотрел не четыре сигареты, зажатые в четырех ртах напротив него.

— Послушай, ты, я шел весь день и всю ночь. По пути мне попалась как минимум тысяча укромных, как ты выразился, нор. Или тебе больше нечем заняться?

— Нет, это лучше ты послушай.

Вид у говорившего не предвещал ничего хорошего. Впрочем, остальные трое были не лучше.

— Я сказал, что верю тебе, но если тебе так хочется, нам ничего не стоит взять тебя за одно место. У нас приказ от фон Засса. Город кишит дезертирами. Неожиданно оказалось, что в городе есть где спрятаться. Масса пустых зданий и комнат для разных трусливых засранцев. И у нас приказ расстреливать их на месте.

— Стреляйте, если хотите. А потом можете поделить между собой все, что найдете в моих карманах.

Все разом замолчали, лишь потрескивание пламени нарушало тишину.

Кордтсу показалось, что преимущество на его стороне.

— Тогда где же все эти засранцы? — спросил он. — Лично я почему-то ни одного не встретил. Или вы уже их всех перестреляли?

Его уверенность в себе испарилась вместе с последней фразой. Кстати, сами слова сорвались с его губ непроизвольно, прежде чем он успел прикусить язык. Он задержал дыхание и прищурился.

— Не лучше ли тебе идти дальше своей дорогой? А что касается твоего вопроса, то никого мы не перестреляли, потому что никого не видели. Ни одной живой души. Но завтра уж точно начнем поиски.

Кордтс не знал, что сказать в ответ. Нужных слов не нашлось. Он не мог заставить себя повернуться к ним спиной и шагнуть в темноту. Ладно, ничего страшного, поговорили, попетушились, и все. И все равно ему было страшно.

— Ну, все, ухожу, — произнес он наконец.

— Счастливо добраться, — ответили ему.

И он пошел, настолько растерянный, что был совсем не уверен, идет ли он к выходу из города или же, наоборот, назад, в центральную его часть. Какое-то время он ходил туда-сюда, не зная, в каком направлении ему окончательно двинуться. Мысленно он пытался уверить себя, что будет только справедливо, — или, по крайней мере, ему тотчас станет легче, — если он вернется и перестреляет этих подонков. Там же, у костра. Зачем тратить время на офицеров, если есть эти четверо? Никто ничего никогда не узнает. Искушение было столь велико, что причиняло ему физические страдания. Он согнулся в поясе и топал ногами, чтобы согреться. Лишь наконец осознав, что понятия не имеет, где теперь их искать, он немного пришел в себя.

От отчаяния Кордтс издал негромкий рык. Он шагал весь день и всю ночь, он прошагал столько, что сумел почти избавиться от распиравшего его изнутри давления. Или же просто сумел позабыть о нем, пусть даже временно. И вот надо же было нарваться на этих мерзавцев. Он проклинал их за то, кто они такие. Однако куда сильнее он проклинал себя за свое собственное невезение, из-за которого это чувство вновь вернулось к нему. Пропади все пропадом!