Кровь и золото погон - Сергей Дмитриевич Трифонов

крушины и волчьего лыка, а дальше, вдоль лесной дороги, уходившей на восток к высокому ельнику, раскинулся непроходимый орешник. Солнце гуляло лишь по верхушкам елей, и на дворе от лесных теней было пока свежо.

В избе знакомая нам молодуха, уже причёсанная и нарядно одетая, подавала завтрак. На столе дымились огромная сковорода с яичницей на шкварках, горшок толченой со сливками картошки, посыпанной укропом и рубленым чесноком. По тарелкам разложено румяное сало, копчёная свинина на рёбрышках, жареные лини с луком, солёные огурцы… Молодуха то и дело стреляла голубыми глазами в сторону Павловского.

Ели и пили молча. Когда чернявый с молодухой стали прибирать со стола, хозяин, Афанасий Бобров, бывший егерь великого князя Николая Николаевича и старый знакомый Павловского по 1914 году, медленно и с достоинством заговорил:

— Я, Сергей Эдуардович, знаю вас давно, уважаю и в меру своих сил помогаю, чем могу. Я человек не бедный. Детей с покойной супругой, как вы знаете, нам Господь не дал. Вот всё Пелагее, племяннице нашей, оставлю. Только об чём думаю. Как ей растить дитя, если оно народится от вас? А? — Старик хитро прищурил один глаз.

Павловский заложил ногу на ногу, закурил душистую папиросу, старика не угостил. Улыбаясь, ответил:

— Да о чём вам беспокоиться-то, Афанасий Никитич? Родится у Палашки ребёнок, вот вам на его прокорм. — Он достал из кармана френча замшевый мешочек и высыпал на стол десятка полтора николаевских золотых империалов.

Хозяин быстро протянул руку к сверкающим монетам, но Павловксий, опередив его, сгрёб ладонью их снова в мешочек.

— Нет уж, дорогой Афанасий Никитич, это всё тогда будет ваше, вернее Пелагеи, когда ребёнок на свет божий появится. — Он ловко завязал мешочек и спрятал обратно в карман. — А пока вот вам на прокорм. — Павловский раскрыл толстую кожаную сумку и швырнул на стол несколько плотных пачек советских кредиток. — Спасибо советам за финансовую реформу, — злобно процедил он сквозь зубы. — Деньги они крепкими сделали. Вам надолго хватит. Не разбрасывайтесь только ими, не навлекайте внимание милиции и ЧК. Вернее, ГПУ, как они теперь называют своих опричников.

Хозяин сделал злое лицо, выпрямился, погладил седую бородёнку, но деньги со стола взял.

— И на том спасибо, господин полковник.

Павловский вышел на двор вместе с чернявым. Сели под навес, где вялились на верёвках подлещики и плотва.

— Докладывай, подхорунжий.

Чернявый разостлал на ящике карту — трёхвёрстку.

— Вот, господин полковник, мы тут. — Он показал корявым пальцем точку верстах в тридцати к востоку от Холма. — Шли поначалу быстрым ходом по этому вот тракту, что на Марёво идёт. Потом вы скомандовали разбежаться и назначили сбор тут, у Никитича. Шестеро прибыли к утру. Отсыпаются в бане и в овине.

— Кто прибыл?

— Есаул Тимофеев Егор Иванович, — хорунжий стал загибать корявые пальцы, — урядник Хрущ Матвей, урядник Мокров Фёдор.

Павловский улыбнулся. Его всегда смешил порядок перечисления, установленный подхорунжим. Вначале шли казаки и офицеры Всевеликого Войска Донского, и лишь потом, словно люди второго сорта, все остальные.

— Поручик Дембовский Казимир Янович, — продолжал подхорунжий, — подпоручик Кузовков Илья Геннадьевич, штабс-капитан Гуторов Иван Иванович. Раненых нет. Кони целы, накормлены и напоены, стреножены и пасутся на опушке близ хутора. С ними мальчонка, младший племяш Никитича.

— Добро, Иван Григорьевич. — Павловский поднялся во весь свой почти двухметровый рост, размял мощное мускулистое тело, сделал несколько приседаний. — Пусть наши гвардейцы отдыхают. Будем ждать остальных. Постели мне вон под той липой, полежу малость.

Павловский прилёг в тени на раскинутый адъютантом брезент, заложил руки под голову и с интерсом стал наблюдать за суетой пищухи, прыгавшей по стволу соседней ветлы. Крохотная птичка, меньше воробья, своим длинным клювом ощупывала все впадины и трещинки, извлекая оттуда насекомых. Прилетевшего сородича согнала с громким писком и еще долго подавала грозные сигналы, ни на минуту не прекращая свой суетливый поиск.

«Вот и я так, словно пищуха неугомонная. Поход начали вроде бы нормально, — стал размышлять Павловский. — Границу перешли северо-восточнее Глубокого удачно, без стрельбы и шума. Польские пограничники сработали отлично. По Псковской губернии шли тихо, щадя лошадей, обошли с юга Опочку и двинулись на Новоржев. Останавливались в нескольких деревнях. В Дубровах и Мышино к отряду присоединились двадцать дезертиров из Красной армии с лошадьми и винтовками. Отряд вырос до трёх десятков. Новоржев обошли севернее и вышли на тракт Локня — Холм. В Плотовце в отряд влилось еще пятнадцать человек дезертиров и освобождённых из-под милицейской стражи уголовников. Отряд разделил на три отряда, отдав два из дезертиров и уголовников под командование есаула Тимофеева и сотника Куринова. Свою же группу вёл сам. В Холм по согласованному плану ворвались с запада, севера и юга. И что там началось! Будто ждали нас, готовились, укреплялись. Ружейный огонь вели из окон домов, подвалов, из-за заборов, с чердаков. В центре устроили прямо-таки пулемётную засаду. Ясно, оборону городка толково организовал опытный командир. Нужно было срочно уносить ноги. Много дезертиров и уголовников было убито и ранено, несколько попало в плен, некоторые разбежались. По моей команде свои рассеялись и должны были собраться здесь, на хуторе Никитича, где уже почти два года располагалась их явка и место пересидки, отдыха, лечения раненых и сбора группы для рейдов по северо-западным губерниям или при отходе назад в Белоруссию и дальше, в Польшу».

Вот и сейчас Афанасий Никитич Бобров, ненавидевший новую советскую власть, помогал бандитам, уверовав в то, что за его заслуги полковник Павловский заберёт его с племянницей и племянником с собой за кордон.

4

За столом с разложенной на нем картой Новгородской губернии сидели и курили есаул Тимофеев, сотник Куринов и поручик Дембовский. В сторонке, у раскрытого окна, расположился с папиросой штабс-капитан Гуторов. Павловский, заложив руки за спину, мерил комнату шагами.

— Как же так могло случиться в Холме? — как бы ни к кому не обращаясь, спросил есаул Тимофеев. — Стольких людей положили!

— Как-как, а вот так! — ответил Павловский без сожаления и, как показалось офицерам, даже с неким налётом весёлого цинизма. — Какие там были люди, есаул? Вам что, дезертиров и уголовников жаль? Право, смешно. Они свою большевистскую власть предали, предали бы и нас, подвернись случай. Плевать на них на всех. — Полковник тяжёлым взглядом прошёлся по лицам офицеров. — А из холмского фиаско сделаем выводы. Что скажете, сотник?

Куринов, выпустив в потолок струю густого табачного дыма, ответил не сразу. Он знал, полковник не любит скороспелых решений. Да и сам сотник, донской казак, вышедший из вахмистров в офицеры, был осторожным и рассудительным. Семь лет