Еще один круг на карусели - Тициано Терцани

И наш семинар — теперь я все глубже этим проникался — проводился именно для того, чтобы натренировать нас, подготовить к участи больного. Однажды вечером Майкл сказал, что очень многим приходится столкнуться с такой болезнью, как рак, но никто не бывает к этому готов. Когда тебе говорят, что у тебя рак, ты будто сброшен с вертолета в джунгли, а у тебя нет ни малейшего представления о том, как выжить. Если бы ты тренировался заранее, выживать было бы легче.

Майкл настаивал также на том, что больным необходимы группы поддержки. Один врач из Стэнфордского университета, наблюдавший большое количество женщин, страдавших раком грудной железы с метастазами, обнаружил удивительную вещь: те, кто, помимо обычной терапии, регулярно посещали встречи с подобными больными, проживали намного больше, чем те, которые на такие встречи не ходили. Подобное исследование, проведенное в Лос-Анджелесе с другими больными раком, дало тот же результат.

— Но эти сведения, — говорил Майкл, — не попадают на первые полосы газет, как те сообщения, будто найдено очередное лекарство от рака. Все дело в деньгах, а на группах поддержки не заработаешь. Может потребоваться еще двадцать лет, но в один прекрасный день станет ясно, что психологическая поддержка чрезвычайно важна для процесса лечения.

Как бы то ни было, система работала. Шли дни; мы были абсолютно отрезаны от мира, ни газет, ни радио, ни телевидения, и группа становилась все более сплоченной, обсуждения — все непринужденнее. Я мог, конечно, считать банальными разговоры о «внутреннем пространстве покоя», о «сакральном уголке» и подобном. Но как бы то ни было, неделя, проведенная у моря вдали от семьи (а для большинства моих товарищей — от того немногого, что от их семей осталось), вдали от повседневных хлопот, дел, врачей и страховых агентов, принесла пользу, возможно, восстановила равновесие. Мне казалось, что для каждого из нас осознать свою ситуацию было в какой-то степени… все равно, что подняться на одну ступеньку. Это осознание и было в конце концов тем самым «сакральным местом» — как та покосившаяся хижина из старых бревен близ обрыва (я слышал, что ее называют «часовней Дженнифер»). Участники семинара стали думать, что «внутреннее пространство покоя», в котором можно укрыться, и впрямь существует. Страх смерти, конечно, победить до конца не удалось, но, по крайней мере, мы научились все вместе спокойно обсуждать эту тему. Она перестала быть табу.

Однажды после ужина мы допоздна засиделись в общем зале. Разговор зашел о похоронах, о последних словах, о том, что оставляешь после себя. Оказалось, что и к этому наш ортопед подошел ответственнее и скрупулезнее других. Он уже успел создать собственный сайт в Интернете и работал сейчас над компакт-диском. Туда должны были войти фотографии и видео — рассказ о том, что он делал в жизни. Его дети понятия не имеют о том, как он жил, но когда его не станет, они смогут скачать с компьютера память об отце.

Говоря о последних словах, я напомнил о Джузеппе Верди, который собрался было на прогулку и, возясь с застежкой жилета, произнес: «Пуговкой больше, пуговкой меньше…»

Когда пришел черед написать, что бы хотелось напоследок сказать мне, вышло всего несколько слов: «Благодарю всех тех, кто протянул мне руку. И Анджелу, протянувшую обе».

Если мы действительно представляем собой нечто помимо тела, это «нечто» явно страдает от недостатка питания (или засыхает от отсутствия полива). В то время как наши органы чувств постоянно насыщаются в свое удовольствие звуками, запахами, картинами окружающего мира, душа, если она есть, голодает и томится жаждой. И все же — каждый знает из собственного опыта — случаются в жизни и особые мгновения, исполненные редкой красоты. Это может быть все, что угодно — какой-нибудь символ, какое-то слово, в котором слышится отголосок чего-то знакомого, о чем не удается вспомнить. Доносится тихий голос, к которому хотелось бы прислушаться, но что-то нас постоянно отвлекает. А как же истина? Она рядом, она задевает нас крылом, но мы предпочитаем не обращать на нее внимания.

В «Махабхарате» можно найти прекрасную образную параллель встречи с истиной. Человек идет по лесу и чувствует, что лицом коснулся паутины. И может поступить по-разному: кто-то смахнет ее рукой и пойдет своим путем, а кто-то остановится, чтобы проследить взором за блестящей нитью до самого ее центра. Сколько раз в жизни с нами случается что-то подобное, мы чувствуем намек на нечто, скрывающееся за пределами видимого. Но в спешке предпочитаем бездумно отмахнуться и продолжать путь.

Так что же, и мне продолжать путь? Куда? Нет уж, лучше постоять и всмотреться. Это была моя принципиальная позиция, но нет ничего тяжелее, чем отказаться от старых привычек, от привычных реакций. Ничего нет тяжелее, чем освободиться от того, что мы знаем, от того, что мы собой представляем или думаем, что представляем. И у меня еще оставались прежние инстинктивные реакции — тщеславные, почти высокомерные, прежняя самоуверенность в том, что я знаю ответы на любые вопросы.

Вне сомнений, Соединенные Штаты сохранили исключительную жизнеспособность, милую наивность, свежесть, непосредственность, и мне, старому европейцу, иногда становилось жаль, что я ее утратил. Но океан медленно возвращал меня к простому, изначальному.

Я сам видел свою ограниченность. Даже участвуя в обсуждениях, я не раскрывался до конца. Продолжал испытывать чисто европейское чувство интеллектуального превосходства. На мой взгляд, все эти штуки впечатляют американцев, но не меня. Я был убежден: то, что для американцев откровение, для нас — обыденность. Но кто знает, возможно, достаточно было пустяка, чтобы треснул лед моего высокомерия. Вот такая борьба шла во мне. Я сопротивлялся, не хотел поддаваться.

Типичной была моя реакция на «sand tray» — поднос с песком. «Это замечательное средство, чтобы помочь человеку вывести наружу некоторые аспекты его внутреннего мира, — говорилось в буклетах, которые нам раздали. — Любой ребенок знает, как „играть в песочек“. Поиграйте с песком и вы. Только не пытайтесь при этом чего-нибудь добиться, что-то доказать. Просто играйте, следуйте за своим бессознательным началом».

Я видел, как две женщины из моей группы вернулись в восторге, и решил, что эти игры не для меня. Мысль о том, что мне предстоит «играть в песочек», чтобы заглянуть себе в душу, вызывала у меня искреннее отвращение. На самом деле я просто не мог освободиться от интеллектуальных предрассудков человека, привыкшего судить обо всем свысока, всему давать собственное толкование с позиций многоопытности и начитанности. Нелепо, что нужно испытывать на себе вещи, которые я никогда не воспринимал всерьез.

Войдя туда, где мне предстояло «вновь стать ребенком и дать волю Бессознательному», я кипел. Комната была квадратная, маленькая. Посередине был стол с большим деревянным блюдом — синим внутри, белым снаружи. На нем — слой мелкого песка. Стены сплошь в стеллажах. На полках были самые странные и разнообразные вещи: пластмассовые фигурки, кристаллы, птичьи перья, какие-то железки, нитки, части статуэток, цветные ленты, сухие цветы, камешки, маски, кусочки картона, игральные карты, старые детские туфельки и тысячи других предметов. С потолка свисала большая лампа, освещавшая блюдо так, будто это сцена, на которой вот-вот начнется действие.

— Не представляю, что мне тут делать, — сказал я с апломбом даме, которая меня ждала. — По дороге я подумал, что лучше всего — ничего не трогать. Это, видимо, тоже что-нибудь означает, не так ли?

— Если, по-вашему, так надо, пусть так и будет. Значит, на этом вы закончили игру, — отвечала она с улыбкой: без обиды, без раздражения. Это меня заинтересовало. Ей, видимо, уже доводилось иметь дело с такими заносчивыми петухами, как я, и ей незачем было отвечать уколом на укол. Смешной была не ситуация, смешным был я.

Тогда я сел и попросил объяснить, что от меня требуется. Она вела себя очень тонко и деликатно. Даже когда она говорила, ее присутствие едва ощущалось. Я залюбовался ею. Казалось, что она вот-вот растает в воздухе. Она была рядом, но как-то неуловимо. И тогда я, будто действительно находясь в одиночестве на пляже, принялся выполнять задание. С закрытыми глазами, медитируя, позволяя рукам самостоятельно решать, что делать, я «почувствовал» песок. Потом, открыв глаза (и вслушиваясь в «голос ребенка внутри себя»), я снял с полок и сложил в корзинку: краснокрылого ангела, кусок голубого мрамора, кварцевую пирамидку, старую сосновую шишку, букетик лиловых цветов, маленькую пагоду, радугу, несколько дощечек с рунами. Покосившись на колоду карт Таро, я почувствовал, что меня так и подмывает взять оттуда Факельщика. Я уже протянул за ним руку, но тут женщина сказала: «Лучше, чтобы рука выбрала вслепую». Она попросила меня перетасовать колоду. Закрыв глаза, я наугад вытащил карту, и это оказался мой Факельщик!