В семнадцать мальчишеских лет - Владислав Гравишкис

Между тем в двери показались две нечесаных рыжих головы — Витька с Шуркой Шляхтины.

— Чего вам? — поднялась Аксинья.

— Сиди, — остановил ее Иван Федорович, — небось, есть хотят. Тесновато только.

— Мы ничего, мы на залавке, — Витька охотно переступил порог.

— Ах, бесстыжие! Хоть бы руки вымыли, черти окаянные, — Аксинья проводила их к умывальнику.

Витька помочил руки для видимости, вытер о штаны, уверенный, что их отмыть невозможно. Шурка, сколько могла, старалась.

Витька вертел в руках вилку — чудное дело завели Ипатовы. Сплошь по улице в рабочих семьях понятия о вилках не имеют. А тут, мало того, у каждого своя тарелка. У Ипатовых и отца папой кличут, не тятей, а кому не известно, что папой-то малые ребята хлебный мякиш зовут. «Чудно, а приятно», — думал про себя Витька, по прозвищу Рыжий, надевая на вилку рукой пельмень за пельменем. Вот если бы и у них отец так-то после получки да сразу домой, так тоже, небось, пельмени бы ели.

Шурка без лишних рассуждений подъедала с тарелки.

— Ешьте, ешьте, — успокаивала Мария Петровна, — всем хватит.

После ужина к Ивану Федоровичу пришли рабочие, и Аксинья с ребятами убралась домой. Витька шепнул на ходу:

— Идем завтра к углежогам рыбачить?

— Ладно, — Ванюшка кивнул.

Рыжий пошел не в ворота, а в огород, там перемахнул через плетень и оказался в ветхом сарайчике, где и спал летом на охапке сена.

Ванюшка залез на полати. Демьяновна, жалуясь на старые кости, легла на печи, а вокруг нее пристроились Тоня, Лена и Витя. Ниночка спала в зыбке, к пружине которой была подвешена тряпичная кукла.

Мария Петровна для гостей ставила самовар, рабочие иногда засиживались допоздна. Ванюшка в щель перегородки видел, как от них на стены падали изломанные тени. Говорили о смерти Пестова. Михайло Гордеев, самый молодой, горячился: «Я не затем живу, чтобы набивать чужие карманы…» На печке свой разговор: «Луто-Лутонюшка, приплынь, приплынь к бережку, поешь блинков-оладеек», — журчал голос Демьяновны.

Ванюшке вспомнился зимний день и то, как он мчал враскат на санках вниз по Большой Немецкой и вдруг из переулка — старушка с сундучком. Рванул набок, завертелся кубарем, испугался — не сшиб ли? Нет, не сшиб. Поднялся — в снегу весь, спросил:

— Куда идешь, бабушка?

— В богаделенку.

— У тебя никого нет, что ли?

— Никого, милый, одна, как перст.

— Да ведь ночь.

— Ночь, — согласилась бабушка.

— Теперь-то куда? Айда к нам.

— Поди, ругаться станут?

— Клади сундучок на санки.

Привел Ваня старушку домой. Накормили, напоили, спать уложили, да так с тех пор и прижилась, к ребятам привязалась. И они ее полюбили. Работящая — Мария Петровна ею не нахвалится. Иван Федорович рад — за ребятишками догляд есть. Ванюшка доволен не меньше, в мальчишеском деле всякое случается, но чтобы родителям пожаловаться — никогда. Сквозь дрему слышится: «Покатаюсь-ка, поваляюся на Лутонюшкиных косточках», — говорила Ягишна. А в ответ: «Поваляйся-ка, покатайся на дочерних-то косточках…»

Иван Федорович прибавил свету в лампе и стал читать, а товарищи его плотнее сгрудились. Прислушался Ванюшка, только и понял, что новую книжку читают, а о чем она, не вник — уснул.

Будни

Раздался свист. Ванюшка соскочил с полатей, прихватил во дворе удочку и вышел за ворота. Там его ждал Витька. Через плечо у Витьки мешок. Изодранные, много раз чиненные штаны его держались на мочальной веревочке. Косоворотка, сшитая когда-то из синей занавески, теперь совсем отлиняла, свободно висела на плечах. Голова у Витьки лохмата. Ноги, не знавшие обуви с тех пор, как стаивал снег, и до тех, пока он снова не ложился на землю, в непроходящих цыпках и струпьях. Худая одежда прикрывала поджарое крепкое тело. Он был сильным, ловким и бесстрашным. Мальчишки, что жили по обе стороны Громотухи, боялись его. Завидев драку, он бежал в кучу, «брал на калган» первого, кто попадал, и только потом вникал в причину раздора. Против него никто, кроме Ванюшки, не мог устоять. Тот был тоже ловок, и сбить его с ног почти никогда не удавалось. Так среди них никто победить друг друга не мог. То Витька Рыжий считался первым, то Ванюшке Ипатову отдавали предпочтение.

Витька дрался свирепо, бил, не заботясь о том, куда попадет. С Ванюшкиного лица почти никогда не сходила улыбка. Он улыбался, когда его окружали демидовские пацаны (Уренгинский поселок испокон веку дрался с Демидовским), и всегда уходил с наименьшим для себя уроном. Витька иногда искал случая подраться, словно без того ему было скучно. Ванюшка принимал всегда слабую сторону. Вместе им ничто не угрожало. Крика «Ипат с Рыжим!» бывало достаточно, чтобы пацаны разбегались.

Приятели спускались к центру города. Возле торговых рядов вышли на Большую Немецкую.

— Подождешь там, а мне в одно место заглянуть надо, — сказал Рыжий.

Возле берега, от технического училища и дальше, стояли лодки. Несколько яхт с белыми парусами слегка покачивались, привязанные к полосатым поплавкам. На яхтах по вечерам и в праздники прогуливались купец Шишкин, жандарм Титов, заводское начальство. На середине пруда пыхтел, оставляя за собой густую полосу дыма, маленький буксир-пароходик, он тащил к заводу уголь с центральных выжигательных печей, куда Ванюшка с Рыжим теперь направлялись рыбачить. Вдоль всего берега мальчишечья мелкота удила чебаков.

Витька появился, весело насвистывая. Кроме мешка под мышкой у него оказался калач.

— У Лаптева купил? — спросил Ванюшка.

— Ага, за два огляда.

— Украл?

— Ты лучше скажи, — отозвался Витька, — как поскорее попасть на ЦУП, пешком туда доберешься к обеду.

Все лодки оказались на замках. Лишь неподалеку на легкой килевке рыбачил знакомый мальчишка.

— Э-эй, Толян! — крикнул Ванюшка. — Чаль к берегу!

Мальчишка поднял голову.

— Давай-давай, пошевеливайся. Солнышко ждать не будет. Видишь, как оно высоко?

Парнишка неохотно подчалил.

— Много наловил? — спросил Ванюшка.

— Да нет, — неохотно ответил Толька Клопов.

Рыжий прыгнул в лодку, взял котелок:

— Ого, а еще прибедняется, — раскатился хохотом.

В котелке плавал гольян чуть побольше спички.

— Ничего, когда вернемся, у тебя полный котелок будет, — Ванюшка крикнул босоногим рыболовам: — Эй вы, глядите, чтоб у Толяна клевало!

В лодке лежала тележная оглобля, которую можно было вставить в отверстие среднего сиденья, и тогда она выполняла роль мачты. Тут же был свернут небольшой парус из мешковины. Ванюшка оттолкнулся от берега и крикнул: