Великая война - Гаталица Александар

А пятью днями раньше в Петрограде было найдено тело Распутина. Трое мужчин в форме вытащили его из-подо льда на берег под одним из мостов Петровского острова, а кто-то из прохожих спросил: «Кто сообщит об этом императрице?» Никто не плакал, никто даже не вздохнул. Все думали только о том, что необходимо как можно быстрее, чтобы не утонуть, убраться с хрупкого льда, по которому они волокли раздувшееся тело. Когда они добрались до берега, кто-то кинулся за врачом. Так получилось, что это оказался Сергей Васильевич Честухин, военный врач-нейрохирург. Пока он осматривал труп, в доме доктора на набережной Фонтанки проснулась Маруся и пришла к тетке Маргарите Николаевне. Она сказала: «Кажется, мама заснула. Я не могу ее разбудить». Тетка вбежала в комнату и увидела безжизненное тело Лизы Честухиной. Она вскрикнула и, словно забыв, что живет в одном доме с известным врачом, попросила: «Позовите доктора». Сергей Честухин очень быстро установил смерть некогда могущественного друга императрицы, и в этот момент к нему подошел человек в собольей шубе и большой папахе на голове и шепнул на ухо: «Доктор, вам необходимо поехать домой. Здесь моя карета». Кучеру понадобилось немного времени, чтобы, подгоняя пару лошадей, добраться до набережной Фонтанки, но Лизочке уже нельзя было помочь, и Сергей констатировал вторую за этот день смерть — смерть своей медноволосой жены, героя войны Елизаветы Честухиной. Он в последний раз поцеловал и прикрыл ее глаза цвета сепии. Он не заплакал, когда написал причину ее смерти. Он не плакал, когда сказал Марусе, что в этот раз мама будет спать дольше обычного. Не расплакался, когда сказал, что пойдет в свою комнату немного отдохнуть. Только закрыв дверь, он стал бить кулаками по кровати так, чтобы этих ударов никто не слышал. И заплакал. Потом встал на колени у кровати и помолился Богу за Лизочку. В конце молитвы он упомянул и имя Григория Распутина.

Он думал о том, что эти двое — Распутин и Лиза — вместе, как и многие случайные знакомые, предстали перед Богом и поэтому в молитве следует помянуть их обоих.

ЕФРЕЙТОРЫ, КАПЕЛЛАНЫ И РУЛЕВЫЕ

Зимой 1916 года Манфред фон Рихтгофен стал Красным Бароном. После гибели своего учителя Освальда Бельке, которую он переживал очень тяжело, Рихтгофен сформировал свою летную группу, отряд, известный немецким солдатам под неофициальным названием «Воздушный цирк». Дисциплина, установленная Красным Бароном в отряде, была совершенной противоположностью яркой и совсем не гармоничной расцветке новых немецких одноместных самолетов. Рихтгофен требовал полной самоотдачи, долгосрочного планирования и безоговорочной преданности. Летчики могли простаивать над картами по несколько часов, обсуждая полеты. Они знали имя, привычки и слабые стороны каждого французского и британского противника. Они учитывали и оперативные данные, и метеорологические условия, но…

Авиационная группа «Воздушного цирка» выходила на летное поле, где, выстроившись как настоящие прусские женщины, их ожидали возлюбленные. У каждого авиатора была военная любовь. Тот, у кого не было девушки, целовавшей его перед полетом, не мог вступить в группу Манфреда фон Рихтгофена. Это было почти ритуалом. Летчики подходили к самолетам, как к лошадям перед забегом, а справа от каждого стояла его любимая. Дружно, как и подобает настоящей команде, летчики обнимали своих девушек, награждавших их долгими поцелуями. То здесь, то там раздавались визги и смех. Поцелуи могли длиться по несколько минут, а потом послушные девушки уходили от самолетов, смеялись и рассказывали друг другу, у кого из их возлюбленных были самые холодные губы, а пилоты в соответствии с тем, как их целовали, принимали окончательный план на этот день.

История этих поцелуев, похоже, началась в тот день, когда Красный Барон на большой высоте встретился с самолетом Лайона Джорджа Хокера, командира 24-й британской эскадрильи и бывшего любовника «Сороки» Лилиан Шмидт. Два самых лучших пилота своего времени целых пять часов вели воздушный бой. Хокер стрелял из пулемета и пистолета, без которого он никогда не отправлялся в полет; Рихтгофен отвечал из своего скорострельного пулемета. После того как в конце, над самой землей, едва не цепляясь колесами за верхушки деревьев, Красный Барон сумел сбить своего противника, он на базе в Остенде клялся своим товарищам и брату, что исход боя определила его любимая своим поцелуем.

С тех пор все пилоты ритуально целовались со своими девушками, а об их суеверии никто, кроме членов эскадрильи, не должен был знать. Как радовалась немецкая пехота под Верденом или Соммой при виде пестро раскрашенных самолетов, летящих сквозь артиллерийский обстрел с земли и облачка разрывов неприятельской шрапнели, никто не знал, как никто и не знал и того, что все эти петли и маневры уклонения выполняются благодаря верным подругам летчиков.

В один мрачный день в декабре 1916 года ефрейтор Адольф Гитлер, один из трех уцелевших посыльных 16-го баварского резервного полка под командованием Листа на Северном французском фронте под Фрикуром, заметил в небе «Воздушный цирк» и отдал честь летящим самолетам. После чего углубился в чтение первой книги, приобретенной им во время Великой войны. Это был путеводитель по Берлину Макса Осборна — клеветника, военного корреспондента, сатаниста-любителя и столичного интеллектуала. Осборн перед самым началом войны с вызывающим апломбом невежды предложил берлинскому издательству опубликовать «его» взгляд на немецкую столицу, где греческая строгость пруссов соседствует с бесстыдством приехавших в Берлин чужаков. Его «Берлин» настолько увлек молодого ефрейтора, что он тут же решил узнать, что представляет собой этот Осборн. То, что он интеллектуал, сочетающий несочетающееся, привлекло его сразу же; то, что он сатанист, — ефрейтора не смутило; когда он узнал, что Осборн — военный корреспондент, сразу же попытался достать газету, где тот печатался.

Когда он приобрел журнал с немного помпезным названием «Ritter in deutscher Nacht» («Всадник в немецкой ночи»), то был ошеломлен настоящими военными фотографиями, казавшимися сотворенными из глины и отвалившейся человеческой плоти. «Немецкие солдаты в остроконечных касках, со штыками, обращенными в небо, кажутся мне запоздалым воплощением вооруженных копьями воинов, сошедших с фресок XVI века», — пишет Осборн в одном из номеров журнала «Ritter in deutscher Nacht», а ефрейтор просто не может дождаться, когда же ему на фронт, на север Франции, наконец придет следующий долгожданный номер. И вот он приходит. Осборн пишет: «Огнеметы, изрыгающие огонь сквозь облако дыма, напоминают мне те пожары, с помощью которых наши благородные герцоги очищали землю от неверных и невежественных, а вестник, мчащийся зигзагом в этих душных предрассветных сумерках по полю на своем вороном коне, — и на всаднике, и на прекрасном животном газовые маски — напоминают мне сцену с какого-нибудь полотна Иеронима Босха».

Из-за таких статей стоило сражаться и даже умереть, и Гитлер стал думать, что Осборн где-то поблизости, что он видит его и напишет о нем что-нибудь столь же опьяняющее. С тех пор рядом с ним всегда был его спутник, его бог, присматривающий за ним, и поэтому он считал, что в любом случае должен быть достоин патриотических колонок Осборна, написанных для столичной газеты. Когда ему предложили повышение в звании, Гитлер отказался — для того, чтобы Осборн узнал и написал об этом. Затем ему пришел новый номер журнала, но статьи о его героическом отказе от повышения там не было. Поэтому Гитлер стал представлять, как бы об этом написал Осборн: «Молодой ефрейтор, которому после героической доставки очень важных донесений предлагают повышение в звании, отказывается от него со словами: „Я только выполнял свой долг“, — напоминает мне рыцаря Барбароссы в Сирии, который у входа в Дамаск отказывается принять в подарок рабов и благословляет их своей десницей как новых христиан…» О, как у обычного мальдгангера теперь закружилась голова! Придуманный Осборн был лучше подлинного. Он перестал подписываться на журнал, а панегирики себе самому начал записывать в тетрадку. На заглавной странице он написал «Военные мемуары», автором указал Макса Осборна.