Владычица морей (сборник) - Сергей Синякин

И заплакал.

Но утешать его было уже некому, Ворожейкин подумал и с шустростью, совсем не подходящей для пожилого человека, побежал за Степановым.

— Саша, подождите, — сказал он. — Можно мне с вами? А то от этого безделья мысли такие — хоть в петлю…

Глава седьмая

Завскладом Ухватченко словно обезумел. Пришел к участковому, сопя, выставил несколько четвертей с закатанными в них купюрами да золотыми изделиями, сел и, заискивающе глядя участковому в глаза, сказал:

— Сажай меня, Иван Николаевич. Изнемогся я уже.

— А у меня на тебя заявлениев нету, — ответил участковый Храбрых.

Был он из сибиряков, отец его защищал Царицын да после ранения осел в Россошках, женился, детей настрогал. Ванька Храбрых в семье девятым был и самым хулиганистым. Потому и в милицию пошел. Три года в городе проработал, а там домой потянуло. Тут как раз старый участковый Дуличенко Владимир на пенсию вышел, и Храбрых его место занял. Царских указов Храбрых никогда не читал, но сметливым умом своим сам дошел, что народ напрасно обижать не надо, лишнего брать нельзя, без указаний не действовать и поперек батьки в пекло не лезть. Потому и прослужил тридцать лет, хоть и в малом капитанском чине.

— Каких еще заявлениев? — возмутился Ухватченко. — Я сам себе заявление. А вот это все, — он обвел рукой банки, — вещественные доказательства. Давай доставай свои наручники, мне в камеру уже пора!

— А не буду я на тебя наручники надевать, — уперся участковый. — Нет у меня, понимаешь, данных, чего ты и где украл.

— А я тебе расскажу! — уверил милиционера Ухватченко. — Садись, Ваня, записывай.

— И доказательств нету! — отбивался по инерции участковый, но в глазах его уже стал виден беспощадный охотничий блеск.

— Будут, будут тебе доказательства, — горячо зашептал Ухватченко и ловко пододвинул Храбрых одну из банок, — и свидетели будут, и накладные… А это тебе, Ваня, за труды. В протокол ее можешь и не вписывать.

— Сам чистым хочешь быть, — раздул ноздри Храбрых, — а мне, значит, взятку предлагаешь?

Ухватченко смутился. Глазки на сытом выбритом лице забегали растерянно. Губы в смущенной улыбке скривились.

— Да какая это взятка! — замахал он обеими руками. — Так, детишкам на молочишко!

— Забери, — хмуро посоветовал участковый. — Там откупаться будешь.

— Злой ты, Ваня, — горько сказал Ухватченко. — Я ведь от чистого сердца. Сказано ж в Писании: не согрешишь, не покаешься.

— Иди, иди! — Участковый уже принял решение, это было видно по его медальному лицу. — Не нужно нам… этого…

— Эх, Ваня! — укоризненно простонал завскладом, укладывая свои сокровища в широкий и объемистый картофельный мешок. — Раньше ты другой был. И маслицем с медком не брезговал, и семя подсолнечное мешками брал. Брал ведь, Ваня?

— За то и отвечу, — играя желваками, сказал участковый. — Иди, Аркадий Андреич, Господь с тобой!

Ухватченко собрал банки в мешок, аккуратно его завязал и, сгорбившись, вышел на крыльцо дома поселковой администрации.

Из окна кабинета главы администрации слышался спор.

— Ты ж, паразит, весь поселок замутил! — кричал глава. — Всех перебаламутил, всех перессорил! Все у тебя непорядочные, один ты чистый. А вот тебе! Не будет тебе, Аким, положительной характеристики! На чужом горбу захотел в Рай въехать? Иди отсюда, иди! Я лучше Ваньке Непомнящему положительную характеристику напишу, чем тебе!

— Не губи, — ныл Поликратов. — Христом Богом прошу, не губи! Не бери грех на душу, Степаныч!

— Иди, иди, — напутствовал Поликратова глава Рос-сошек. — Господь подаст!

Ухватченко злобно плюнул, подхватил мешок и двинулся к дому.

Из колонки рядом с домом набирали воду в ведра две его соседки. Оторвавшись от своего занятия, они молча смотрели на заведующего складом.

— Чего уставились, мокрощелки? — не выдержал Ухватченко. — Вылупили зенки! Думаете, вам там сладко будет? Все, все вам там припомнят! Всех мужиков посчитают!

Бойкая и разбитная лахудра Оксана Махоткина весело засмеялась, подбоченилась гордо:

— Нашел чем пугать. Я так думаю, что и среди Ангелов мужики попадаются. Отмолимся совместно. Это ты, Аркадий, все добро наживал. А наши грехи небольшие да сладкие, вон они около дома бегают.

— Ишь, невинные, — криво усмехнулся Аркадий Ухватченко и плюнул.

Войдя во двор, Ухватченко увидел жену. Алевтина Николаевна, расставив полные, но не потерявшие стройности ноги, стояла рядом с костром и швыряла в него пуховые да шерстяные платки, что вязала всю зиму для продажи в Царицыне.

— Ты что ж это, мать? — спросил Ухватченко. — Совсем обезумела?

— Молчи! — Алевтина Николаевна подбросила в огонь еще сверточек. — Не хочу, чтобы после меня кто-то всего этого касался! Сам-то куда ходил?

— К Храбрых я ходил, — нехотя признался Ухватченко. — Сдаваться ходил. Только он мне отказал.

— И-ии, — сказала жена. — Дурак ты старый. Нашел время! Кому она сейчас, твоя вина, нужна?

— Я ж ему все отнес, — не слушая жены, продолжал Аркадий. — Все банки повыкопал. А он мне сказал, там, мол, откупаться будешь! Ну, не подлый народ, Аля? Ну взял бы да и оформил. Ему все равно, а мне, глядишь, завтра заступничеством обернулось бы!

Он прошел к летней кухне, поставил звякнувший мешок на стол.

— Ты не очень рассиживайся-то! — прикрикнула Алевтина. — Огурцы не политы, из погреба кадушку вынесть надо!

— Кто их есть будет, огурцы твои! — буркнул Ухватченко. — Ты еще яблоки незрелые меня собирать заставь! Самое время!

Он скрылся в кухне и появился вновь, держа в руке зеленую тяжелую бутылку из-под шампанского. Судя по цвету, в бутылку было налито нечто покрепче. Наполнив стакан всклянь, Ухватченко медленно выцедил его и некоторое время стоял с зажмуренными крепко глазами, нюхая согнутый в суставе указательный палец.

Алевтина легкими шагами подбежала к столу, схватила бутылку.

— Огурцы полить ему некогда! — гневно раздувая ноздри, закричала она. Глаза у нее стали темными от злости, на полных щеках загулял румянец. — А водку жрать без закуси — самое время!

— Замолчи! — сдавленно сказал Ухватченко. — Замолчи, дура! Через тебя все!

Он открыл глаза и зашарил взглядом по столу, но ничего подходящего, кроме вялого кривого огурца, не обнаружил. Надкусив его, Аркадий сморщился от горечи.

— Давай! — сказала жена. — Всегда я в твоих неприятностях виноватая. У-у, храпоидол, залил с утра зенки!

Ухватченко злобно швырнул в нее огурцом и — попал. Алевтина взвизгнула, блеснула злым глазом, но побоялась мужа.

Поставив бутылку на стол, она упала на скамейку у стола, спрятала лицо в ладони и горько, навзрыд заплакала, голося и подвывая. Ухватченко знал жену хорошо, не один год ведь жили и не один пуд соли съели. Знал он, когда Алевтина притворяется, разжалобить хочет, но сейчас она рыдала горько и искренне. «Да что это я? — с тоской подумал Аркадий. — Зачем зверя в себе бужу?

Сколько нам еще той жизни осталось?»

Он шагнул к Алевтине, обнимая ладонями ее вздрагивающие плечи, вдохнул запах ее волос и неожиданно для себя тоже заплакал, неслышно и горько, как плачут обычно мужики, когда устают от напастей да неприятностей. Жена не отстранилась, не отодвинулась, только всхлипывать тише стала и уткнулась мокрым носом в его ладони.

— Ничего, Аля, ничего, — вздохнул Аркадий, вздраги-вающе втягивая саднящим горлом воздух. — Не плачь.

Может, оно все еще и обойдется…

А в небесах над Россошками плыло темное марево, напоминающее дым из паровозной трубы. Чуть ниже сновали, словно играя в салки, разноцветные шары, сталкивались, рассыпая при столкновении многочисленные искры, и тогда раскатывался дребезжащий трепетный грохот, как после удара молнии в грозовой туче. Грохот этот потревожил ворон, что селились в лесополосе вдоль дороги на Вертячий, вороны поднялись в небо, хриплым многоголосым карканьем своим пугая собак и кошек в близлежащих дворах.

На работу никто не пошел, поэтому люди по-соседски собирались на скамеечках у дворов, живо обсуждали происходящее, делились сомнениями и тревогами. Занятий в школе не было, и детвора, которая оказалась предоставленной сама себе, проводила занятия в соответствии со своими представлениями об отдыхе. В детстве не верится в смерть, поэтому детвора воспринимала завтрашний конец света как обязательное и скучное мероприятие. Многие купались в пруду, некоторые ловили рыбу, а над поселком, заглушая карканье ворон и лай собак, раскатывались звуки маршей, которые крутили в администрации.

Апраксин и еще несколько стариков из ветеранов последней войны, надев пиджаки со звенящими на груди медалями да орденами, торжественной и надменной стайкой ходили по дворам, где их охотно угощали. И неудивительно — самому-то пить было совестно, да и жены не приветствовали дневную пьянку, а тут вроде и повод каждому был соответствующий, позволяющий для бодрости и присутствия духа пропустить стопку-другую, да и разговор под угощение более откровенный и искренний.